доступны таким, как мы…
— Я прекрасно знаю ваши забавы, — Анабель вся ощетинилась, — Пить кровь, доводить людей до безумия — что ещё?
— Глупая маленькая Анабель, — послушался вдруг другой, приторно сладкий голос. Это был Люций. Анабель не заметила, когда он появился. Он встал рядом с Ульрикой, и та приникла к нему, беспомощная и гнетущая, как плакучая ива.
Люций никак не ответил на эти проявления супружеской приязни, но и не отстранился. Он посмотрел на Анабель и нахмурился.
— Что за ужасный запах, дитя! Это пахнет… ну, разумеется! Грязным человеком. И не просто грязным, а очень грязным. Анабель, прими мой совет: развлекаясь с людьми, следует быть разборчивей. Это просто невыносимо.
Анабель побледнела, вспыхнула, вновь побледнела, но ничего не сказала. Она повернулась и почти побежала, не чувствуя ног.
У себя в башне она упала на постель и разрыдалась, сама не понимая, почему. Она плакала долго, очень долго, пока слезы из обжигающе горьких не стали лёгкими, словно ночная роса, и не принесли покоя. Тогда она уснула, уткнув в ладони мокрое лицо.
…Ей снилось, что замок — древнее огромное чудовище, приютившее её в изгибах тела. Она прилепилась к нему, как жемчужина к тёмному нутру затонувшей в глубинах раковины. Она ощущала ток крови чудовища, питавший её саму, отдававшийся в её прозрачном теле глухими ударами. И не нужно было ничего искать, ни к чему стремиться. Эта кровь сама несла её куда-то… несла… Наконец, она выглянула, как дозорный, из глаз чудовища. Она увидела — увидела что? И тогда она поняла… но в этот момент всё исчезло, и только тьма… Тьма… Анабель спала.
5
Разрушение
На сей раз он её ждал.
Он не спал, а сидел, скрючившись в углу, опутанный цепями ночных теней. Тех самых теней, что давали ей силу, как солнце и дождь дают силу цветам и деревьям. Только ядовитые чёрные цветы — такие, как она, — чахнут от солнца и насыщаются лунной отравой.
Он даже не вздрогнул, когда она появилась. Только испуганно вскинул глаза — круглые, как у совёнка, — и натянул поближе к подбородку какую-то тряпку.
— Ты снова здесь, — сказал он негодующе, но в то же время почти жалобно.
Она не ответила. Она мягко опустилась на пол в другом углу, подобрав под себя нескладные тонкие ноги. Она молчала. Он тоже молчал, следя за тем, как даже в темноте её волосы горят, бросая тревожные отсветы на полузакрытое ими лицо.
— Зачем ты приходишь? — спросил он почему-то шёпотом.
Она резко повернулась всем телом; на секунду ему показалось, что она прыгнет, на него, как дикая рысь — такой напряжённой была её поза, так яростно взметнулись зелёные глаза.
— Затем, что я так хочу, — глухо сказала она. — Я всегда делаю то, что хочу.
Он посмотрел на неё изумлённо.
— Ты словно повторяешь чужие слова.
— Может быть. — Она стиснула коленями ладони, как будто хотела их раздавить.
Он не сводил с неё глаз.
— Ты страдаешь, — сказал он, наконец.
— Какое тебе до этого дело? — прошептала она.
— Но ты же приходишь ко мне. — Он решительно откинул ветошь, служившую ему постелью, встал и подошёл поближе. — Я не понимаю. Ты говоришь, что ты нечистая сила, но ты приходишь сюда, в святое место, и не причиняешь мне никакого зла. Может быть, это всё шутка? Может быть ты, обычная девушка?
— Что? — она вскочила. — Замолчи! Меня уже принимали за обычную девушку! С меня довольно! Пойдём!
— Куда?!
Но она, не слушая, содрогаясь, как от рыданий, схватила его за плечи. Даже сквозь ткань он ощутил, как холодны и тверды её руки. И в тот же миг они оказались в церкви, внизу. Он рухнул на пол, держась руками за голову. Купол завертелся у него перед глазами. А она возвышалась над ним, стройная и тонкая, как шпага, с искажённым болью лицом.
— Смотри!
Рыжая грива взвилась, точно её подхватил ураган. И в тот же миг полопались все витражи. Стёкла с отчаянным звоном брызнули на пол. Мириады разноцветных осколков — прозрачных и тёмных, ярких и тусклых — усыпали всё, запутались даже её в волосах, и там запылали, как драгоценные камни.
— Хочешь ещё?! Смотри!
Она стиснула зубы и вскинула ввысь бешено горящие, полные жгучих непролитых слёз глаза.
— Смотри!
Статуи святых, безмолвно взиравшие на них из поднебесья, вдруг закачались, словно это были не каменные глыбы, пережившие века, а фигурки из папиросной бумаги. И затем они тоже посыпались вниз — бесшумно, на лету превращаясь в мягкую белую пыль. Эта труха засыпала их, как манна небесная.
Она опустилась на пол — прямо на груду осколков, — и откинула голову — так, что волосы коснулись каменных плит. Рыжие змеи, ползущие по серому праху. Она огляделась. Глаза её сами были как два осколка стекла. Тусклые. Холодные.
— Довольно? Или, может, мне разрушить стены? Или поджечь весь монастырь, чтобы вся эта грязь и рухлядь запылала до самого неба? — Она провела ладонью по лицу, затем закрыла его руками.
Он подошёл — как будто ступая по углям.
— Кто ты? — прошептал он. — Что ты такое?
Она оторвала безжизненные руки, подняла лицо, посмотрела на него в упор.
— Я не знаю. У меня есть сила — и это всё. Это всё что я знаю.
— Нечистая сила… — прошептал он.
— Нечистая? — она устало усмехнулась. — Чистая, нечистая — кто это может знать? Да что это вообще такое? Вот тебя, скажем, тоже, трудно назвать очень чистым.
— Не кощунствуй! — вскричал он, побагровев. — Твоя сила… она…
— От нечистого. Знаю. — Она с готовностью кивнула. — Можешь поверить, я это слышала. Правда, вот незадача — я даже не знаю, кто это такой. — Она повела плечами. Её плечи были широкими и угловатыми, но один из коронных жестов Белинды и Люция всё равно получился весьма изящным.
Он смотрел, и его лицо бледнело на глазах. Губы несколько раз хватали воздух, прежде чем выдавить звук.
— Ты… не знаешь…
— Нет. — Она яростно взметнулась всем телом, как рыба о лёд, ударилась о камни, усыпанные битым стеклом.
— Говорю тебе, я ничего не знаю. Ничего. Ничего, ничего! Но я так больше не могу. Я не выдержу. — Она повернулась и прижалась лицом к стене. Её волосы горели ржавым цветом запёкшейся крови. Крови её истомившегося сердца.
Она не плакала — просто замерла; неподвижно, как надгробное изваяние.
Он подошёл, опустился рядом на колени и обнял её за плечи.
6
