Вопрос
Время двигалось странно и непредсказуемо. Оно то летело, словно камень из пращи, то ползло неохотно старой черепахой. Иногда в монастыре проходили месяцы, а в мире Анабель — всего одна ночь. А иногда наоборот: Анабель покидала монастырь и возвращалась через долю секунды, успев прожить в Чёрном замке несколько дней, томительных и сладких от предвкушения.
Иногда это её забавляло, иногда — приводило в буйную ярость. Как, впрочем, и всё, что было связано с монастырём — и с ним.
… Ночь подходила к концу. Анабель, перебирая пальцами волосы, медленно брела по лабиринтам замка. Тёмные лестницы льнули к её ногам, как кошки Энедины; окна, притаившиеся в тёмных стенах, размечали путь голубыми и серыми пятнами.
Пели ступени, пели половицы, пели все струны в теле Анабель — непоправимо холодном снаружи и лихорадочно пылающем внутри. Пела она сама — еле слышно, но её нечеловеческий голос проникал во все щели и скважины замка, как дым, и стелился позёмкой по залам и коридорам.
Откуда-то из темноты выступила бледная фигура с распущенными до полу серебристыми волосами. Это, конечно, была Ульрика.
— Замолчи, Анабель, — простонала она, — Что за ребёнок! И так полнолуние, в замке творится полнейший хаос! Только эльфийского воя не хватало!
Анабель равнодушно пожала плечами — что ещё она могла ответить? — и продолжила свой путь. В одно из окон влетел серый вихрь, пахнущий сырой землёй, кровью и смолой. Что-то серое, всё в иглах и репейнике, прокатилось кубарем по каменному полу, издавая пронзительный вой, от которого даже у Анабель и Ульрики заложило уши. Два волка — один молодой, другой совсем ещё волчонок, — зарычали, завертелись, как будто пытались поймать каждый свой собственный хвост, и обернулись, разумеется, Мартином и Поросёнком. Оба тут же повалились на пол, тяжело дыша в изнеможении и по привычке высунув красные дымящиеся языки.
— Я же говорила! — взвизгнула Ульрика. — О, это полнолуние! — И она исчезла, с треском захлопнув дверь.
Анабель по привычке прижала Поросёнка к себе, хотя и знала, что это ему не по вкусу. Да и ей всегда было больно, обнимая его, вдыхать вместо запаха тёплой, разнеженной солнцем детской кожи, густой и тяжёлый дух дикого зверя. Впрочем, — в который раз напомнила себе она, — я ведь сама сделала его таким. Я хотела, чтобы он жил. Хотела. Но хотела ли я такого? Да или нет?
Поросёнку, наконец, надоели её ласки, он решительно вырвался и убежал. Анабель закусила губу.
Мартин поднялся с пола и сострил ей шутливую гримасу.
— Не обращай внимания, — посоветовал он, — Волчонок нынче не в духе. И Ульрика, между прочим, тоже. Говорят, у них с Люцием что-то совсем расклеилось.
— У них так всегда, — отозвалась Анабель.
— Нет, сейчас всё вроде совсем по-другому. Я вообще не понимаю, как он терпит её столько времени. — Мартин с отвращением скривился.
Анабель снова пожала плечами и молча повернулась. Ей не хотелось слушать эти сплетни. И не хотелось видеть ни Ульрику, ни Мартина, ни Поросёнка.
У себя в башне она присела осторожно на кровать и закрыла глаза. Наконец-то одна. Наконец-то она может подумать.
Она провела рукой по подушке. Какое восхитительное, тонкое кружево — чуть желтоватое, цвета слоновой кости. Чьи ловкие пальцы, затвердевшие, исколотые иглами, его плели? Чьи глаза краснели и наполнялись слезами? Или это был не человек? Немного предрассветного тумана, немного морской пены, немного магии — и вот великолепие, которым восхитилась бы любая кружевница.
И о чём она только думает?
Анабель зажмурилась. Что было этой ночью? Ах, да, они снова спорили. Что же ещё? Эти споры одновременно и мучили её, и давали покой. Разве так бывает?
Он ей сказал, что бог создал всё. Она спросила:
— Откуда ты знаешь?
Тут же в его глазах зажёгся слепой белый огонь. Это она не любила.
— Знаю. — Ответил он. — Знаю.
— Откуда?
— Ты не понимаешь. Я не просто знаю. Я верю.
— Я не понимаю.
— Если бы я не верил, не было бы смысла… никакого смысла ни в чём.
Он как будто ударил её по лицу.
— Смысл, — прошептала она, наконец. — Я тоже искала смысл. Я хотела помогать другим, помнишь? Но это было ошибка.
— Да, — воскликнул он почти с остервенением. — Это была ошибка. И знаешь, почему? Потому что ты хотела им помогать ради них самих. Но они этого не стоят.
— Не стоят, — повторила она, как эхо.
— Добро надо делать не ради кого-то, — он сложил благоговейно руки, — а ради самого добра. В этом и есть смысл — высший смысл. Служить добру.
— Мы никому не служим.
— Ты опять повторяешь чужие слова.
— Да.
Долгое, долгое, молчание…
— Анабель, я не знаю, кто ты. Но у тебя есть душа… бессмертная душа. Я это знаю.
— У меня бессмертное тело.
— Тело греховно. Анабель, я никогда бы не поверил, что нечистая… что такое существо, как ты, может обладать душой. Но это так. Потому, что ты ищешь добро, истину, свет.
Он смотрел на неё так странно.
— Помнишь, когда ты пришла в первый раз, ты сказала, что мы нужны друг другу? Теперь я знаю, для чего, Анабель…
…Теперь, лёжа в тишине и полумраке, она вновь и вновь вспоминала этот разговор. Иногда ей казалось, что она засыпает. Добро… истина… свет… Что бы об этом сказала Белинда? Что добро и истина — абстрактные понятия. Но разве он — абстрактное понятие? Он такой живой. Такой настоящий. Как те люди… тогда. Но на этот раз нет лжи. Он знает, кто она. И он сказал, что она нужна ему. Она это знает. Это правда. Нужна. И не как тем людям, не потому, что у неё есть сила. Ему не нужна её сила. Ему нужна она. Она сама. Значит…
Она закружила по комнате. Что-то перекатывалось у неё в груди, как искрящийся хрустальный шарик. Затем она вскочила на окно и встала во весь рост, держась лишь одной рукой за ненадёжные камни. Ночь дышала ей прямо в лицо. Кричали вороны, и в горле горело и ныло. Если вдруг её рука сорвётся, она превратится в птицу — или в летучую мышь — и полетит в это глубокое, уже совсем прозрачное сиреневое небо, в эту бездну, готовую, казалось, поглотить и поля, затканные росами, и горы, и даже их замок…
Шум полёта. Нет, это не вороны.
— Люций! — окликнула она зачем-то. Он замедлил полёт. Его лицо с пронзительными тёмными глазами оказалось вдруг совсем близко. Интересно, если она бросится вниз, из окна и будет лететь, как камень, прямо к земле — он подхватит её или нет?
— Люций, — она не знала, шепчет или кричит, заглушая ветер и заунывные крики ворон. — Люций, что такое любовь?
И вдруг, не дожидаясь ни взгляда, ни ответа, она полетела вперёд против ветра, над тёмной землей, на запад — туда, где осыпались, как яблоневый цвет, бледные серые звёзды и ночь потревоженным чёрным драконом искала укромное место в древних пещерах…