На него глядели двое приземистых мужчин. Но ни один из них не приближался к нему и не пытался помочь ему подняться на ноги.
– Чует мое сердце, – сказал черноволосый мужчина – тот, что стоял слева, – придется нам его теперь козьим молоком отпаивать.
Оба мужика, запрокинув голову, заржали, как жеребцы.
Глава 9
Питер медленно поднялся. Боль, бритвой резанув по позвоночнику, заставила его согнуться и скрипнуть зубами. Где он? И.., о Господи, кто он такой?
– Подите.., подите прочь, – прохрипел он. Его жутко тошнило.
– Чего он там мямлит? – спросил тот из мужиков, что был чуть-чуть постройнее. Слова его звучали непривычно.
– Что-то насчет того, чтобы кто-то ушел, – сказал черноволосый. – Я по-сикамбрийски не умею.
Питер заставил себя взглянуть на лица мужчин. С трудом собрав все силы и вложив их в слова, он произнес:
– Уходите!
– Брэн Благословенный, да чего ты так распереживался-то?
Прозвенел гонг.
– Пошли, Кей, – предложил черноволосый. – Пускай проспится.
Мужчины обошли Питера и удалились. Питер обернулся и зажмурился от острой боли в шее. Загораживающая узкий дверной проем черная занавеска чуть-чуть колыхнулась.
Он задыхался, окруженный потоком запахов. Пахло потом и плесенью, сырой гнилью и вонью тысяч немых псов и десяти тысяч дохлых крыс. Навалилась слабость, Питер снова опустился на колени. Он дрожал, его немилосердно мутило.
Он скорчился, но тошноту упорно сдерживал. Наконец ему удалось немного совладать с собой.
«Господи Иисусе, я ведь и правда здесь! „Кей“, – сказал один из них. Сэр Кей.., а второй, значит, Бедивир? Или Персиваль? А может, Галахад?»
Питер глубоко дышал, пытаясь привыкнуть к ужасному зловонию. Воняло похлеще, чем в джунглях Боливии. Боль не оставляла его. Ему казалось, что какой-то зловредный хирург взрезал ему спину без анестезии. Но с каждым вздохом боль понемногу утихала. Наконец он задышал медленно и ровно, и боль отошла в область неприятных воспоминаний.
Питер поднялся и чуть не упал. С равновесием у него было худо – он казался себе карликом.
Пошатываясь, он сделал несколько шагов, пошевелил руками. Огляделся в поисках зеркала – тщетно, даже не блестело ничего.
Руки у него были маленькие, ноги кривоватые. Он пощупал голову, и она показалась ему огромной, размером с баскетбольный мяч или с увесистую тыкву. Щеки покрывала жесткая щетина, бритую макушку – многочисленные шрамы.
«Ну ладно, – решил Питер. – Придется смириться. Что есть, то есть. Я знаю, что я стал гораздо меньше ростом, но плотнее телосложением – хоть какое-то утешение».
Он старательно ощупал себя. Длинные черные волосы отброшены назад и стянуты кожаным шнурком. Щеки бритые, но не мешало бы вскорости снова побриться. Длинные жесткие усы.
На нем была грубая рубаха с широкими, мешковатыми рукавами. Один рукав – синий, другой – серовато-черный. То же самое со штанами, только наоборот. Поверх рубахи – чешуйчатая кольчуга. Сапоги из сыромятной кожи с деревянными подметками – ужасно неудобные.
Питер уставился на сапоги.
«О Господи, – подумал он. – Ну и тупица! Сапоги не на те ноги напялил!»
Он с трудом стащил сапоги и поменял местами. Оказалось еще хуже, чем раньше. Питер уставился на свои ноги. Наконец его озарило.
«Ой, наверное, тут еще не научились делать обувь на правую и левую ноги!»
Он снова переобулся, радуясь тому, что никто не видит его.
Комнатушка была тесная, и все в ней – какое-то микроскопическое – дверь, стулья и прокрустово ложе – кровать. Улягся на ней настоящий Питер и вытянись он во весь рост, ноги бы у него свисали. «Нет, у меня теперь другие ноги, – урезонил себя Питер. – Надо бы поскорее к этому привыкнуть».
«Коротышка… Да тут все коротышки. Плохое питание, риккетсиоз… Господи, я себя чувствую лет на сто, а сколько же мне на самом деле? Двадцать пять.., а я уже мужчина средних лет?»
Слова и мысли звучали почему-то странно поэтично и музыкально. «Ладно, – подумал он, – давай-ка все обдумаем. Они тебя поняли, стало быть, ты говоришь не на современном английском. Но и не на языке времен Чосера – это было гораздо позже. О Боже, это же древнеанглийский – тот, на котором был написан „Беовульф“? Нет, я так не думаю…»
«Сикамбрийский… Стоило, мне выговорить первые слова, и они меня не поняли – заявили, что я говорю по-сикамбрийски. Кто же я такой, черт меня дери? Проклятие, почему Кей или тот, другой, не назвали меня по имени?»
На ремне, у Питера висел кошель из телячьей кожи. Он растянул шнурки и обнаружил внутри нож и плоскую столовую ложку, салфетку, какой-то очень легкий сероватый камень, кусок отполированного до блеска металла (вместо зеркальца – так понял Питер), гребень, маленький обоюдоострый ножичек – наверное, чтобы чистить под ногтями, шнурок, пригоршню черствых печенюшек, листья мяты – для
