центральный вектор идеологической полемики.
Как любой деятельный этатист, В. Сендеров радеет возрождению былого величия государства российского. И потому обращает наше внимание на Европу, показывая, по его разумению, фактические предпосылки демократии и истоки европейского социально-экономического благополучия. Однако, его проникновение в «тайны» европейской демократии своей глубиной не шибко превосходит европейские заимствования петровских реформ: внедрение в среде подневольных «холопишек» опыта голландского судостроения, обривание боярам бород, или смена их кафтанов на европейское платье.
Автор «нескольких новых слов о демократии» указывает на «одно существенное качественное различие», в коем видит едва ли не корень нашей российской отсталости – отсутствие в России «слоистого общества» и связанных с ним «горизонтальных конфликтов». «Базарная, если угодно, многоголосица и пестрота» с её неизбежной правово-экономической «притиркой» сословных интересов – вот что по мысли Валерия Сендерова является «предпосылкой демократии», и чего всегда не хватало России. Сословная палитра средневековой России сравнительно с европейской была «гомогенной», т. е. однородной, что, по мнению Сендерова, предопределило характер социальных конфликтов. Они у нас всё больше «вертикальные», всё «низы» с «верхами» норовили подраться.
Вначале было слово Такую алогичность выводов при одновременном использовании довольно добротной исторической фактуры можно объяснить лишь одним: глубинным психологическим неприятием мировоззренческой подоплёки и этической закваски ранних буржуазных революций – ортодоксального либерализма. Одно из следствий раннекапиталистического общества – его обширная, развитая сословная фрагментация – принимается автором за причину и предпосылки становления демократии. Что это – отголоски марксистских подходов к истории через рассмотрение сословно-классовой дифференциации общества?
Сословная «лоскутность» и столь желаемые для России, по Сендерову, «горизонтальные» межсословные диалоги «общества с обществом» имеют отношение к предпосылкам демократии не большее, чем житейская притирка конкретных партнёров в брачном союзе имеет отношение к святости института семьи и брака. Уровень демократии в стране определяется степенью уважения там частной собственности. Этим же определяются и её предпосылки – укоренённостью у индивидов чувства частной собственности. Действительными предпосылками демократии является массовость представлений о частной собственности, как фундаменте всех моральных практик человека. «Слона-то я и не приметил» – Сендеров увидел сословную «слоистость» европейского позднего средневековья, но его мировоззренческой гомогенности не приметил. Не приметил самого главного и принципиального – сдвига типа мышления и психологии от коллективизма к индивидуализму. Очевидно, потому, что сам является ярким представителем коллективистской психологии – отсюда и этатизм.
«Ещё со времён «Опыта о человеческом разуме» Джона Локка известно, что демократия – не только форма общественного управления, но и феномен массового сознания, основанный на принятии определённой системы ценностей» (Ренальд Симонян // Новое Время, № 47/2004).
Что же это за феномен массового сознания и система ценностей, о существовании которых даже такое антибольшевицкое (читай: антикоммунистическое) издание, как «Посев» предпочитает умалчивать – то ли по неведению, то ли по неприятию её духовного содержания? Это те самые ценности, которые древнее разума и моложе инстинктов. Это продукт эволюционного отбора и отсева нравственных традиций и моральных навыков человека. Это замковый камень всей моральной, читай либеральной, арки человеческой цивилизации – частная собственность.
«Индивидуализированная собственность составляет ядро моральных норм любой развитой цивилизации; а древние греки, по-видимому, первыми поняли, что она, к тому же, неотделима от свободы индивида. <…> Адам Фергюсон подытожил это учение, определив дикаря как человека, ещё не ведающего собственности (1767/73: 136), а Адам Смит отметил, что «никому не приходилось видеть, чтобы какое-либо животное жестами или криками показывало другому: это – моё, то – твоё» (1776/1976: 26 <Смит, 1962:27>). Так они выразили мнение, которое, несмотря на повторяющиеся бунты голодных или предающихся грабежам толп, практически на протяжении двух тысячелетий являлось мнением просвещённых людей. По словам Фергюсона, «должно быть совершенно очевидно, что собственность – это условие прогресса» (ibid)». (Хайек, «Пагубная самонадеянность» http://sps.ru/?id=219748)
Можно считать, что аксиоматика либерализма сложилась в целом к концу XVII века, когда английский мыслитель Джон Локк, создав теорию трудовой собственности, заложил основы теории естественных прав человека. Императивность «буржуазной» формулы Локка «жизнь, свобода, собственность» такова, что любые следствия и суррогаты типа «свобода, собственность, законность» или «право частной собственности, в том числе на землю», или «разделение власти и собственности», или сословная «слоистость» выдают элементарную непричастность их авторов к идеологии ортодоксального либерализма. Именно из этой формулы произошёл более поздний исторически, но абсолютно категорический императив: «Частная собственность священна и неприкосновенна!» Ею же осеняется постулат, вытекающий опять же из формулы Локка: «Человек без собственности есть раб».
Эта триада Локка – святая либеральная троица – и является сутью идеологии либерализма. В этой идеологии демократия есть политический либерализм, капитализм – это экономический либерализм, а правозащита – прикладной либерализм.
Учение Локка оказало огромное влияние на состояние умов мыслителей континентальной Европы XVIII века и, прежде всего, Франции. Что обеспечило нравственно-идеологическое обоснование Великой Французской революции. Джона Локка по праву называют учителем Вольтера – да-да, того самого Вольтера, одна переписка которого с императрицей Екатериной Великой добавляла ей авторитета и величия.
Вот почему соображения Валерия Сендерова о первостепенном для становления демократии значении диалога «общества с обществом», о порочности российской «вертикальности» во всём: в психологии, в мышлении, в религии, в социальном поведении, выглядят наивными, хотя и верными по направлению, подвижками мышления в сторону демократии. Пытаясь найти компромисс между своим этатизмом и рациональными соображениями, как вылезти из постсоветского «котлована», ему приходиться разрываться между желанием сберечь «особую духовность» России и необходимостью ломки своих коллективистских стереотипов.
Демократические подвижки в психологии части мыслящего сословия современной России только- только начинают вступать в противоречие с восприятием институтов власти и государства, как пупа Земли, как оси мироздания, пред которой подданные вечно стоят в позе задранной вверх головы. Психология «жираф большой – ему видней» начинает сдавать свои позиции.
Под стать идейной «платформе» автора «нескольких относительно новых слов о демократии» выглядят его практические рекомендации: «Хочешь, чтобы звучали внушительно твои рассуждения на демократические темы? Так добейся прежде, чтобы лифт в твоём подъезде не превращался в сортир». И добавляет: «Путин с Медведевым в этом не в помощь» (!) Ну, ещё бы – как можно власть опускать до таких проблем!
У российских собственная гордость… Но даже эти слова Валерия Сендерова о демократии вызвали возражения его оппонента Святослава Иванова. Автор статьи «Формула русской истории, или, нужна ли нам бедная демократия?» («Посев», № 6/2009) не согласен с Сендеровым в главном: «демократия России всё-таки сегодня необходима». Нет, не подумайте ничего дурного – оппонент не против полноценной демократии богатых хозяев. Но сегодня её строить рано, поскольку демократия это удел богатых обществ, а мы, если чем и богаты, так только своей духовностью – урезонивает «штурмующего столь глобальную проблему» Сендерова представитель законодательной власти большого города,
