эмоциональным отношением американцев к своему государству и тем, что сейчас происходит в Германии.
— Неужели?
Бредли в темноте не заметил чуть насмешливой улыбки Вальтера. Они сидели на корме, защищенные от ветра и тумана, и, пристроившись на бухте канатов, вели беседу так, словно нашли единственно подходящее для этого место.
Несомненно, здесь можно было разговаривать свободнее, чем в салонах или баре парохода, где атмосфера после передачи последних известий стала напряженной и малоприятной[8].
Кроме того, Бредли, отправившись после ужина, который он съел в одиночестве, на поиски Кречмера, нашел его именно здесь.
— Если это так, — продолжал Вальтер, — то вопрос еще более осложняется. Я отнюдь не намерен брать на себя такую трудную задачу: разъяснять вам эту связь.
Но Бредли не собирался отступать, хотя с самого начала понимал, что Вальтер был бы ему крайне признателен, если бы он оставил его в покое. Бредли чувствовал себя чуть ли не оскорбленным демонстративным нежеланием Вальтера спорить с ним, тогда как он, Бредли, искал этого спора. Плохое самочувствие Кречмера американец не считал достаточно веской причиной и был склонен подозревать, что Вальтер хочет просто-напросто уклониться от ответа на его вопросы. Нет, Бредли и не думал облегчать положение своему собеседнику.
— Доктор Штрайт, мой друг, рекомендовал вас, как человека…
— С которым можно говорить обо всем, — докончил Вальтер. — И в некотором смысле он прав. Однако позвольте мне внести маленькую поправку. «Обо всем» — не значит исключительно о немцах и о Германии, а вы ожидаете от меня только этого. Германия существует в конкретном мире, мистер Бредли.
— Меня интересуют ваши взгляды, герр Кречмер. Впрочем, не буду скрывать: вы единственный человек, с которым можно говорить разумно. Больше я никого не знаю. Рискуя быть навязчивым, я все-таки хотел бы пригласить вас к себе на рюмочку коньяку…
— Признаться, я чувствую себя далеко не блестяще. Надеюсь, в этом нет ничего предосудительного? Вот я и сижу здесь, на палубе, уже несколько часов, несмотря на холод и туман, потому что в каюте… и вообще в утробе этой посудины меня начинает тошнить. Кажется, морская болезнь добралась и до меня.
— Ох, уж эта Атлантика, вечно с ней неприятности! То ли дело Тихий океан — спокоен, спокоен во всех отношениях. А все-таки сколько же вы намерены здесь сидеть? Ведь это небезопасно.
— Благодарю вас. Конечно, я не намереваюсь торчать здесь всю ночь. В конце концов надо и о жене позаботиться. Еще четверть часика, не больше.
— Я останусь с вами, герр Кречмер. Качка все усиливается — мне не хотелось бы, чтобы
вы оказались за бортом или подхватили грипп. Я предусмотрительно захватил с собой кое-что согревательное.
— Спасибо. Вы славный малый, Бредли.
— Хотя и «джонни»?
— Вот именно. — Вальтер улыбнулся.
Плоская бутылка, с которой, как принято
считать, американец никогда не расстается, оказалась в руках у Вальтера.
— А в сорок пятом вы нас не любили, — услышал он голос Бредли.
Вальтер сделал несколько глотков и, отдавая бутылку, ответил:
— Согласитесь, никто не любит победителей и мало кто любит миссионеров. Вы были и тем и другим. Вы принудили нас исповедаться перед всем миром, обратиться в вашу веру да еще представить вам доказательства нашего обращения.
— А вы чего ожидали?
— Каждый ожидал, если вообще можно говорить о каком-то ожидании, чего-то своего. И для каждого немца то, что вы, американцы, делали, было не тем, чего он ожидал. Что бы вы ни делали! Таков удел победителей. Правда, вы быстро поумнели, это надо признать. К несчастью, даже слишком быстро.
— К несчастью? Вы это так понимаете?
— Так же, как и вы. Вот почему к вашим словам «не вижу никакой связи» я отнесся, как к риторическому обороту. Ведь невозможно, чтобы вы на самом дёле не видели этой связи. Вы не возражаете — ну, значит, согласны со мной. А раз так, то вы должны понимать, что заданный вами вопрос имеет ко мне лишь косвенное отношение. Скажу больше: я последний, от кого вы вправе ожидать ответа. Конечно, ваш вопрос дал мне возможность лучше вас понять. Ваш интерес к германской проблеме — вы меня извините, несколько необычный для рядового американца, — получил теперь дополнительное освещение, которое раскрывает его глубинный подтекст. Дело даже не в вашем историческом образовании, во всяком случае, не только в нем, а в том подсознательном беспокойстве, которое не покидает вас с той минуты, когда вы, вернувшись домой с этой ужасной войны, впервые увидели двухлетнего мальчугана, вашего сына. Именно это беспокойство, для которого ваше историческое образование и знание предмета послужили дополнительной пищей, заставило вас так внимательно следить за тем, что происходит в этой части Европы. Вы сказали недавно: «Моему сыну сейчас столько лет, сколько было мне в тридцать девятом году, И опять начинается то же самое…»
Что я могу вам ответить на это, мистер Бредли? Не исключено, что многие немцы, может быть, их даже гораздо больше, чем предполагают судьи немецкого народа, такие, как вы и я, сказали бы в эту минуту или хотя бы подумали: «Нет, не то же самое». И это должно вас радовать. Ибо ваш сын, Бредли-младший, если уж ему придется погибать, погибнет, сражаясь не против нас, а вместе с нами…
— …ради вас.
Кречмер не заметил или сделал вид, будто не заметил выпада американца.
— …плечом к плечу, как говорится в таких случаях, против общего врага, который угрожает всему миру. И вам тоже, мистер Бредли.
— Чепуха! Чертовски старая и надоевшая всем выдумка, за которую мир уже поплатился десятками миллионов убитых. Американцы легко могли бы договориться с русскими о разделе сфер влияния и сидели бы за океаном, как у Христа за пазухой.
— Возможно. Я с вами согласен. Ибо, как вы, наверное, заметили, я изложил вам только определенную точку зрения, впрочем довольно распространенную в наши дни, сохраняя по отношению к ней нечто большее, чем просто дистанцию. Но независимо от этого вы совершили одну ошибку. То есть ваше правительство совершило ее за вас, а вы, американцы, не желая выражать свое отношение к ней, предпочли не заметить этой ошибки или на самом деле ее не заметили. Допускаю, что могло быть и так. Во всяком случае, нынешнее положение является следствием той ошибки. Создалась ситуация, когда можно задавать, собственно, только один вопрос: тот, который вы задали мне. Надеюсь, теперь-то вы понимаете, что обратились не по адресу. В результате той ошибки (давайте примем это определение, не вдаваясь в семантический разбор самого слова) ваш сын, мистер Бредли, получит возможность погибнуть смертью храбрых в крестовом походе против большевизма. Что и говорить, перспектива куда более почетная, чем та, которую имели вы, сражаясь против нас. Так решило ваше правительство, и заметьте, что его решение полностью совпало с мнением так называемого среднего немца, позиция которого вызывает в вас такое возмущение. Того самого немца, которому союз с Америкой до такой степени заслонил весь остальной мир, что через пятнадцать с лишним лет после окончания войны он уже забыл, как выглядит смерть. Вы, американцы, здорово помогли ему в этом, приодев костлявую гостью в новые наряды. А ведь она всегда одинаково отвратительна. Я не знаю, сможет ли Бредли-младший представить ее себе, идя на защиту своей родины, которая якобы находится в опасности. Вскоре, однако, если он обладает, как и его отец, даром мышления, его жизненная философия обогатится еще одним понятием: понятием
Вы читаете Пассажирка
