Пассажирка

бессмысленной смерти. И в отличие от вас, он пойдет проливать кровь в будущей войне с этим понятием. В отличие от вас, потому что вы не только верили, но и твердо знали: Германия угрожает вашей родине. Вы не могли не знать об этом, даже если бы хотели. Фюрер сделал все, чтобы каждый американец убедился в его агрессивных намерениях, к тому же его союзница Япония успела уже добраться до вас… Между тем ваш сын, если он придерживается тех же взглядов, что и вы…

— Я искал беседы с вами не для того, — Бредли уже не скрывал своего раздражения, — чтобы вы мне рассказывали, как будет умирать мой сын.

— Нет? — Вальтер изобразил на лице удивление. — А зачем же, разрешите вас спросить?

— Теперь, когда радио сообщает вести о важных событиях на вашей родине, я хотел бы знать, как относятся к этому немцы?

Молчание продолжалось так долго, что Бредли уже стало казаться, будто это и есть ответ Кречмера. Неожиданно и на американца начала действовать качка. Он взглянул на часы и встал.

— Минуточку, — проговорил Вальтер. — Мне бы очень не хотелось, чтобы вы ушли, полагая, будто я уклоняюсь от ответа. Вы спросили меня: «Как относятся к этому немцы?» — а такой вопрос требует ясного, прямого и полного ответа. Вот я и думал, возможен ли такой ответ и сумею ли я его сформулировать. Кроме того, мне казалось… что в каком-то смысле я уже ответил на него в нашем предыдущем разговоре. Но я могу выразиться яснее: если война начнется, немцы, мне кажется, увидят в этом перст судьбы. Кстати, это соответствует в какой-то степени вашей теории о немецкой душе, зараженной мистицизмом.

— А как относятся к этому сознательные немцы, даже если их всего единицы? Такие немцы, как вы?

— Благодарю за комплимент и одновременно прошу прощения, если выражусь несколько грубо. Эти сознательные немцы увидят в будущей войне естественный результат политики государства, гражданином которого вы являетесь, вину этого государства, мистер Бредли.

Вы смеетесь? Но если вы можете противопоставить моим словам только улыбку, согласитесь — это немного. А возразить вам нечего…

— Извините, герр Кречмер… Не принимайте мою улыбку за аргумент в споре. Я рассмеялся потому, что мне в голову пришла одна мысль: как изменяется угол зрения в зависимости от перемены позиции наблюдателя! Этот закон из области точных наук великолепно подтверждается и в психологии. Особенно в Германии. Если в сорок пятом году, слыша обвинения в свой адрес, немцы, как правило, молчали, то уже через три года они начали добавлять «но», стремясь переложить вину на Гитлера и его подручных. Все оказались виновными: союзные державы, Версальский договор, все, только не сами немцы. Я внимательно следил за послевоенными публикациями такого рода — теперь они встречаются очень редко, — и что же я обнаружил? Что даже лучшие, говоря о «виновности немцев», не могут удержаться от этого самого «но». Даже величайший и честнейший из немцев — Томас Манн говорит устами Цейтблома:

«Я говорю об этом сравнительно спокойно, так как в согласии со значительной частью нашего населения, даже наиболее тяжко пострадавшей и оставшейся без крова, полагаю, что мы получаем по заслугам, а если расплата за грех страшнее самого греха, то следует помнить: кто посеял ветер, пожнет бурю».

Видите, герр Кречмер: «Если расплата за грех страшнее самого греха». Хотя вряд ли можно определить достаточно страшную кару за те ужасы, за миллионы погибших, которыми Германская империя устилала свой путь к мировому господству. Только один человек говорил об этом, не добавляя «но». Доктор Штрайт. Он говорил о своей собственной вине и ответственности. Собственной ответственности, понимаете, герр Кречмер! Он, который большую часть гитлеровской диктатуры провел за колючей проволокой. Да, их было много, таких, как он, когда мы ворвались в Дахау. А теперь…

— Доктор Штрайт тоже начинает добавлять «но»?

— Нет, не то.

— А что же?

Бредли помолчал немного, потом сказал:

— Западная Германия снова сильна. И Штрайт в одиночестве.

— Послушайте, мистер Бредли. Я не совсем понимаю, куда вы клоните. Если вы хотите доказать мне, что немцы не изменились, то, ради бога, не употребляйте таких туманных аргументов. Я сам это знаю. Но тогда разрешите спросить вас: кто несет за все это ответственность, кто сделал так, что мы вновь стали могущественны? Ведь вы прекрасно знаете, кого благодарят миллионы немцев за стабилизацию и процветание, за то, наконец, что поражение превратилось в победу. Ведь сытую жизнь немцы ценят превыше всего и не видят, что под этим благополучием погребена самая главная возможность — возможность жизни. Да, да, мистер Бредли. Мы были побеждены полностью — морально и физически, мы были так слабы, так беззащитны в нашей духовной и физической нищете, что с нами можно было сделать все, что угодно. И хорошее в том числе. Все дело в выборе направления. Вы сказали: «Германия снова сильна», подразумевая, что немцы снова считают себя невиновными. Но кто помог нам стать сильными? Мы снова стали опасны, ибо убедились, что мир никак не может обойтись без нас, что наши так называемые преступления не столь уж преступны, коль скоро на них махнули рукой, а так называемые военные преступники — вполне порядочные люди, если вчерашние миссионеры и рыцари антигитлеровского крестового похода призвали их на службу новому порядку. И после этого вы еще удивляетесь, что немец, которого вы спрашиваете об этих «преступлениях», отвечает: «Не знаю». Вы пришли сюда, разыскали меня, одиноко сидящего в темноте и тумане, чтобы потребовать у меня, именно у меня, ответа на вопрос: почему ваш сын должен гибнуть за немцев и их грязные дела? Да потому, мистер Бредли, что этого хотело ваше правительство, а если отождествлять правительство с народом, как вы это делаете с немцами, то, значит, и вы

сами

этого хотели.

Только после длительной паузы Бредли ответил хрипловатым голосом:

— Вы, наверное, шутите. Или впали в полемический азарт. «Вы сами хотели…»! Да мое отношение к событиям мне разрешают выразить только на выборах! А потом… я могу идти спать. Эти господа делают все, что им заблагорассудится, не интересуясь моим мнением.

— Не мое дело убеждать вас, что могло бы быть иначе. Это прозвучало бы странно в устах немща — представителя народа, который в течение многих веков был безвольным орудием своих правительств. В свою очередь, то, что вы сейчас сказали, звучит не менее странно в устах человека, который именно соглашательскую позицию считает главной виной немецкого народа. Ибо при ближайшем рассмотрении окажется, что «попустительство преступлению» было, по существу, приятием действительности, которая поначалу вовсе не была откровенно преступной. И если мы внесем эту поправку, то увидим, что такая соглашательская позиция не является чертой, присущей исключительно немецкому народу. С таким же успехом можно спросить и вас, почему вы попустительствовали тому, что делали рулевые американского политического корабля? Разве это не попустительство преступлению? Пусть оно еще незаметно, только в зародыше, но где же ваше воображение, где политическое мышление? Его не хватило вам, так же как и нам, когда мы, видя на улицах людей с желтыми звездами, не поднимали голоса протеста. Почему? Может быть, и потому, в частности, что ничье воображение не могло предвидеть, что последствием такого рода фактов будут газовые камеры. Разрешите мне сказать еще несколько слов, и закончим эту беседу в тумане. Беседу, которая ни к чему не приведет, может быть, именно потому, что она происходит в тумане и нам не хватает твердой почвы, мистер Бредли. Твердой почвы убеждений, на которой стоит, например, наш общий друг доктор Штрайт. Я позволил себе провести аналогию между нами и вами не для того, чтобы продемонстрировать полемический прием, хотя у вас были основания так думать. Нет, мистер Бредли, это не полемический прием, это говорит моя горечь, столь же искренняя, как и та, которая слышится в ваших вопросах. Моя горечь удивила вас, привыкшего к всеобщему у нас культу Америки. Но ведь именно этот культ ясно указывает, кто главный виновник. Если вообще можно произносить слово «виновник», говоря о действительности, которую принято называть «экономическим чудом». Но я уже объяснил вам, что как раз в этом «чуде» я вижу утраченные немецким народом возможности, в том числе