кто-то пристально наблюдает, уже не оставляло Викторию — даже здесь. Ей все время казалось, что вот- вот появится ее Ося — живой и невредимый, — а этот кошмар закончится. Даже тело его, обряженное в прекрасный итальянский костюм, казалось чужим и ненастоящим — вроде хорошей восковой копии, которую однажды подарили Иосифу его коллеги и подчиненные, заказав подобный шедевр у лучших английских мастеров — из тех, что творили для Музея мадам Тюссо.
Виктория пыталась вспомнить, где находится эта копия, и не смогла. Вроде Иосиф отвез ее на дачу.
«Или же оставил в старом гараже?»
Она точно не помнила. В этом доме вообще всем и всегда занимался сам Шлиц, щедро предоставляя жене одну-единственную заботу — траты.
А когда она уже уходила с Ваганьковского кладбища, ее окликнули. Виктория обернулась. За листвой деревьев стоял человек, и он смотрел на нее. Медянская откинула с лица вуаль, чтобы лучше рассмотреть до боли знакомую фигуру, но, пока она поправляла шляпку и волосы, тень исчезла.
Виктория закрыла ладонью глаза и потерла виски. Переутомление сказывалось все так же, и становилось все сильнее.
«Я выдержу, Ося! Я все это выдержу! Обещаю…»
Долги
— Рома, пойми ты, наконец! Нам делить нечего.
— О-о! Я бы так не сказал, Корней Львович.
Ротман потягивал морковный сок со сливками — новомодный диетический коктейль, который якобы помогает пищеварению. Серьезно поизносившись к пятидесяти годам, Роман, как и многие его коллеги из шоу-бизнеса, вспомнил о здоровье. Ну а Фрост вообще сидел на так называемой зеленой диете. Смысл ее состоял в том, чтобы есть только все зеленое. Сейчас он жевал пучок петрушки и запивал зеленым соком киви. Нажив многие миллионы, магнаты не могли себе даже позволить ту еду, которую им так хотелось. Приходилось с кислым видом отказываться и произносить длинные монологи о пользе диет, голодания и раздельного питания. Ротману более всего на свете мечталось заглотить кусок сала и запить холодной водкой. Фрост мечтал о том же, но в обратном порядке.
— Погоди, Рома. Погоди. Ты торопишься с выводами. Давай разберемся, что нам мешает разделить активы Шлица. Явно не твои подозрения, что он жив и здоров. А вместо себя похоронил восковую фигуру.
— Я ничего не исключаю и ничего не утверждаю! Не хочешь — не верь.
— Ладно, проехали. Так кто же нам мешает? Или что?
— Ха. Понятно что! Твоя жадность, дорогой Корнюша!
— Нее-ет! — Фрост сморщился и брезгливо затряс копной волос. — Ты все неправильно видишь, Рома! То у тебя призраки по пятам бегут, то доллары глаза застят. Какая жадность? Я каждую заработанную копейку вкладываю обратно в индустрию. У меня весь доход от телеканала, газет, фильмов уходит полностью на стройку.
— Интересно у тебя получается, Корней! По-твоему, Шлиц, что же, не вкладывал? — Роман отставил стакан и захрустел сухариком.
— Это еще надо смотреть, — уклонился Фрост. — Наверное, что-то вкладывал, но его инвестиции ничтожны. Я — основной инвестор «Медиасити». Вот ты же опекаешь свою станцию?
— Естественно! Неужели ты будешь мне подкидывать бабла? Я сам кручусь, как слуга трех господ. С одной стороны, государство жмет: лицензии, разрешения, налоги, проверки, политическая разнарядка, выборы. Всякая хрень! А мне же семью надо кормить…
— У тебя их, кажется, целых три? — продемонстрировал осведомленность Фрост.
Ротман скривился:
— Ой-ой-ой! Какой борец за нравственность отыскался! Ты меня, Корнюша, не стыди! Я этого, знаешь, не люблю. Все мои, и все на мне. Ни от кого не отказываюсь.
— Слушай, Роман, прекрати! Я не об этом сейчас. Извини. Не бери в голову! — Он протянул руку, и Ротман тут же убрал руки со стола; он явно не собирался принимать рукопожатие.
— Ну-ну. Прощаю. Что еще?
— Давай меж собой договоримся, как разделить это все, — как ни в чем не бывало, продолжил Корней.
Ротман поднял брови:
— Ты чего? С дуба рухнул? Ты чего делить собрался? Мою станцию? А вот хрен тебе по всей морде! — и Ротман сделал неприличный жест рукой, отмерив половину длины руки, до локтя.
Фрост хотел вспылить, но взял себя в руки. Он знал и много раз страдал от того, что Роман Ротман был настоящим трамвайным хамом и мог обругать кого угодно. Сейчас было не время ссориться. Можно отомстить по-другому и в другое время. Корней, как, впрочем, и сам Ротман, прекрасно отработал такие приемы — и не раз. Они натравливали друг на друга и налоговиков, и ментов, и бандитов и, в конечном счете, отмазывались, пусть и неся существенные денежные издержки. Таковы были законы этого мира.
Сейчас можно было изменить кое-какие условия, и, что главное, с очень значительной выгодой для себя. Но разговор за диетическим столом не клеился, и Фросту пришлось даже прибегать к наглядному примеру:
— Ты видел эту новую программу с этим… адвокатом Павловым?
— Это «На троих», что ли?
— Ну да, «Треугольник мнений». Так даже непримиримые политики и то у него договариваются. Зюганов, Жириновский, Митрохин. Видел?
Ротман высокомерно хмыкнул:
— Ну, видел! Так то ж политики, все они — беспринципные клоуны, а мы — благородное купечество. У нас принципы есть.
— Тем более, Рома, — не отступал Фрост, — наш принцип: «Живи сам и дай жить другим!» Так ведь?
— Вроде того. Только мне твои принципы, товарищ Фрост, до одного места!
Фрост закусил губу.
— Почему же?
— Что-то ты слишком ласково поешь, Корней, — издевательски ухмыльнулся Ротман, — уж не ты ли Шлица… того… заказал? А? Может, с повинной? Чистосердечное признание, знаешь, смягчает наказание. Ха-ха-ха!
Ротман заржал, и Фрост вспыхнул и еще крепче стиснул зубы. Поссориться и расстаться на такой ноте стало бы непростительной стратегической ошибкой. Нужно было отбить эти хамские нападки. Корней улыбнулся и тоже засмеялся:
— Ха-ха-ха. Рома, ты в своем репертуаре. Только, знаешь, мне как-то вспомнилась тут одна история. Когда у тебя были скачки твои? «Романтик-дерби»? Месяца полтора назад?
— Ну, где-то так. Даже два, — еще не понимая подвоха, подтвердил Роман. Он отличался не только хамским поведением, но и некоторой туповатостью.
— Вот именно. Помнится, ты с Иосифом что-то там заспорил, — ласково улыбнулся Фрост. — Я ничего не путаю? Вроде как это он кричал, что ты жулик, ставишь на купленных жокеев. С лошадьми мухлюешь… Так, кажется?
— Не помню я ничего такого! — зло огрызнулся Роман.
Он был абсолютно уверен, что конфликт из-за крупного проигрыша Шлица в ставке на лошадь, которую прямо перед стартом незаметно напоили водой по указанию Романа, остался тайной для окружающих. Теперь он судорожно соображал, кто бы мог услышать претензии Шлица. Они стояли лицом к лицу, а говорили хоть и резко, но вполголоса, и вообще, как правило, такие конфликты между заядлыми игроками не становятся достоянием общественности.
