Ротман и представить не мог, что накануне специалисты по технологиям тайного съема информации установили во всех ложах уникальную аппаратуру и в течение нескольких часов записывали все переговоры VIP-гостей, пришедших на традиционно проводимые ими ежегодные скачки. Дубликат всех разговоров лег на стол Фроста этим же вечером. Там было — помимо ссоры Шлица и Ротмана — много и других не менее интересных сведений. Например, на какие счета и в каком размере шли откаты по тендерам на строительство северного нефтепровода. А также о новых любовницах ставшего появляться во всех тусовочных местах помощника премьер-министра.
Боялся почитать Фрост только записи из ложи первой леди. Уничтожать не стал, а лишь запечатал в конверт и убрал в сейф — от греха подальше. Он давно уже использовал все подобные мероприятия для сбора компромата и получения закрытой информации о нужных ему людях. Он вообще искренне считал, что шоу-бизнес, телевидение, радио, мода и прочие развлечения — это наживка для лохов и отличный инструмент для выстраивания гораздо более сложной модели бизнеса. Той самой, которая называется Большая Политика. И сейчас как нельзя кстати пришлась полученная совсем недавно информация на Ротмана, который теперь бледнел и зеленел от страха перед обвинением в убийстве Иосифа Шлица. Он тяжко сглотнул:
— Корней, ты чего, серьезно? Ты меня что, подозреваешь?
— Я? Я-то, возможно, и нет… а вот этот Агушкин-Пиндюшкин точно тебя закроет. — Фрост старался быть максимально серьезным и этим загонял Ротмана в полный тупик. И тот дрогнул:
— Э-э-э. Корней, ты не спеши. Сам пойми, мало ли чего не сболтнешь сгоряча…
— Ну-ну… сгоряча, говоришь? Как ты там его назвал? Помнишь?
Фрост рассматривал внезапно ставшего беспомощным хама Ротмана. Тот, конечно же, помнил, что назвал Шлица «трупом». Конечно же, сгоряча. И еще — в ответ на угрозу Иосифа, который первый пообещал грохнуть Ротмана за «подлянку» и «кидалово». Что же тут было ответить, если тебе уже грозят убийством. Не объяснять же, что такие угрозы произносятся достаточно часто и не всерьез. Ну, то есть вроде как всерьез, но лишь для того, чтобы затем откупиться или как-нибудь еще «разойтись». Только вот тут не успели они с Иосифом разобраться…
Роман заерзал:
— Корнеич, слушай, ты… это… не говори никому. А? Я тебе… это… ну… тоже… готов помочь. Говори, чего надо-то…
В глазах Ротмана уже исчезла прежняя надменность и наглость — он заискивал, и Фрост наслаждался моментом. Хам был приструнен, запуган и покорен; теперь его надо использовать в правильном направлении. Фрост отбросил назад свою великолепную челку и покровительственно кивнул:
— Я, Роман, человек слова. И дела! Я тебе сразу предложил и сейчас предлагаю: давай забудем о Шлице.
— Как это? Забудем… — протянул непонимающе Роман.
— Забудем. Нет его и не надо. Ты забираешь себе его пакет акций. Я со своими делами разбираюсь. А если баба его или еще кто начнет копать, то мы — в полном отказе. Ничего не знаем. Бизнес наш. Иосиф терся вокруг нас, но никогда ничего не имел. А еще лучше, Рома, если ты внимательно посчитаешь все ваши зачеты-расчеты и нарисуешь должок за ним кругленький. Понял?
— Должок? Хм. Это можно. У него в ротации несколько песен этого педика Клима Чука и нимфетки Айки. Сейчас скажу, чтобы удвоили эфиры, и вот тебе должок. Только как мне получать-то его? Иосифа-то нет…
Как и многие люди его профессии и положения, Ротман отличался не только хамством, но и глупостью. Фрост тяжело вздохнул и тонкой струйкой выпустил воздух в сторону Ротмана. Тот отшатнулся, вытаращил глаза, но стерпел, и Фрост задумчиво покачал головой:
— Рома, Рома. Как ты вообще рулишь своим радио, да еще и газетой, журналом? Конкурсы проводишь, скачки устраиваешь…
— А чего ты загадками тут говоришь? — обиделся тот.
— Ладно. Долг нарисуй на всякий случай. Чтоб ты знал. Наследство Иосифа, как и любого человека, это не только его бабки и барахло, но и долги. Понимаешь? Дол-ги! Если наследники, а это только Медянская, к тебе сунутся, ты им и предъявишь долги. Понял теперь?
— А-а-а. В смысле не мы ему, а он нам уже должен будет? Так?
— Так-так, Ромашка!
— Ну, так бы и сказал сразу. Слушай, неплохо. Даже клево. А тебе-то что с моих долгов и активов? — явно что-то заподозрив, напрягся вдруг Ротман.
— Мне с тебя, друг мой Рома, вообще никакого прока. Главное — не лезь в мои дела. О'кей? И я про тебя забуду. А следователь или еще кто спросит, то скажу: «Точно не знаю, но у Шлица долгов было больше, чем денег. И мне был должен кучу бабок, и другим. Вот, например, Ротману Роману тоже задолжал. Что делать, такой вот был необязательный тип. Хотя плохого про покойного ничего сказать и не могу. Жаль его. И семью жаль. Постараемся им помочь, как сможем».
Ротман восхищенно застыл, и Фрост продолжил воображаемый спич до космических высот гражданственности:
— Все сообщество должно обратить внимание на эту трагедию. Надо защищать свои интересы, учиться договариваться, выстраивать долгосрочные отношения. Нельзя разрушать индустрию! Страна без культуры, искусства, телевидения и радио обречена на моральную и культурную гибель! Потомки нам этого не простят…
Ротман лишь развел руками:
— Тогда, друг Корней, давай и договариваться. На троих. Так ты сказал?
Фрост отрицательно замотал головой:
— На троих? Не-е-ет. Это программа такая — «Треугольник»… — Фрост недоумевал. Но Ротман явно что-то затеял и продолжил, все так же хитро улыбаясь:
— А я предлагаю на троих. Ты, я и…
— И кто? — Фрост нетерпеливо хлопнул по столу. Ротман кашлянул. Оглянулся вокруг и, наклонившись к Корнею поближе, предложил:
— Третий — сам Шлиц!
Модельер
В баре клуба «Гоголефф» в полдень было пустынно. Лишь две одинокие фигуры в углу беседовали за столиком. Номинальный хозяин клуба Гарик Бестофф потягивал через трубочку любимый напиток — французскую газировку «Перье» с мятным сиропом. Ему нравились вкус и название, которое звучало как «Перьемант». Его собеседник был едва виден в глубокой тени сумрачного бара. Но по бархатному голосу, вкрадчивым манерам и изредка поправляемой челке в нем без труда даже в потемках опознавался модельер Леонид Булавкин. Он взял Гарика за руку.
— Гарррик, — слегка грассируя, убеждал он Гарика прислушаться к своему предложению, — ты не понимаешь, насколько выгодным станет наше сотрудничество.
— Ленечка, я и так себя неплохо чувствую, — не высвобождая руки, но и не соглашаясь, отвечал хозяин вертепа, — ты не обижайся, но я не вижу особого смысла в том, чтобы сейчас перекраивать мой клуб под тебя.
Булавкин явно нервничал, но не подавал и виду. Продолжая удерживать руку Гарика в своей, мягко нажимал:
— Я не собиррраюсь тебя уговаривать. Но только черррез неделю будет поздно. Ты увидишь, как эта сучка Вика вытряхнет тебя из твоего кррресла. Я прекрррасно знаю ее харррактер.
— Не знаю, Леня. Не знаю. Я так не думаю. Мы никогда с ней не ссорились, я не давал ей повода относиться ко мне как-то предвзято… Не думаю, что у меня будут с Викторией проблемы.
Гарик потянулся и как бы невзначай высвободил руку, и понятливый Леня спрятал свои ладошки под стол. Улыбнулся нервно и вновь замурлыкал:
