Я крепко держусь за свое время и пространство, хронометр и секстант.
Я должен быть хитрее. Они наводнили мое сознание видениями. Я изможден, но еще не потерял себя, и я воспряну, ловко и незаметно, подобно рыбе, ускользающей из сетей, расставленных в водном потоке.
Снова я трясусь в лихорадке. Приходится отложить ручку и закутаться в плащ, подаренный сармун-гами. Я знаю, что, пережив первые приступы дрожи, начну плакать и стонать, тоскуя по кхадомам (чудные дьяволицы, воображающие, что высосали из меня душу). Я дрожу из-за яда, который здесь выдают за чай. Мне видится чашка между совершенных колен моего гостя.
В глубине моего разбитого тела, как зародыш, бьется мое истинное «я». Поэтому я знаю, что победа останется за мной.
А они воображают, что погубили меня своими наркотиками.
Глава VIII
На штурм тайны
На чистых листах дневника я решил возобновить календарь, выбрав среди нетронутых дат апрель, месяц, который мне особенно дорог. Весна на Некаре, прозрачный утренний воздух. Я предполагаю, что сейчас 1945 год, то есть на самом деле год Петуха Джи.
Это мой собственный, личный календарь, но сознание того, что я создал эту систему отсчета времени, меня успокаивает.
«Серебряная нить «выдержала. Я не утратил связи со своим глубинным «я», со своим самосознанием, со своей миссией. Я даже позволяю себе притворяться, что слабее, чем на самом деле. У меня есть план.
Недавно я смотрел на себя в зеркало. Мне было непросто подняться с лежанки. Лихорадка истощила, изъела меня.
В задних комнатах дома я занялся дыхательной гимнастикой. Сперва упражнения давались мне невероятно тяжело. Но потом я не только стал ходить, а даже пробежался до фиговых деревьев. Я постарался сам приготовить себе еду. В дальнем канале я поймал несколько доверчивых лососей, загородив им выход камнями. Это было нетрудно. Я медленно, очень медленно съел их благородное мясо. Оставшееся я спрятал, чтобы засушить и приготовить муку, которая мне очень скоро понадобится. Я должен помешать им отравить меня.
Я добрался до канала и вытянулся на мхах, пытаясь найти грибы, но уснул, охваченный усталостью. Там меня и нашел Ли Лизанг, который, к счастью, вообразил, что я чувствую себя хуже, чем на самом деле. Он приказал послушнику, несшему корзину, поднять меня.
Тогда-то Ли Лизанг и сказал мне:
– По краю Турфанской котловины проехали какие-то путешественники. Их видели сармунги, которые приезжали вчера. Они двигались на Восток. По дороге сармунги встретили яньаньский патруль, они тоже заметили путников.
Я уверен, что Ли Лизанг именно так и сказал. Это надо записать. Я почти уверен, что он сказал это как ни в чем не бывало. Это Вуд.
Да. Это могут быть только те, в кого я стрелял на леднике. Это мой двойник. В Аненэрбе я узнал, что разведчики называют двойником человека, которого засылают в зону действия другого агента под тем же именем и в том же обличье, чтобы спутать его шаги, выяснить его намерения и раскрыть вспомогательную агентурную сеть.
Да, проклятые англичане заслали двойника, и, возможно, он добрался до Тателанга.
Это может быть и еще одна уловка тех, кто хочет свести меня с ума.
Но меня уже ничто не тревожит. Все это кажется мне смехотворным. Ребяческим. Ничто не может остановить меня. Я должен крепко держаться своих убеждений, своей миссии!
Нет. Я не сошел с ума.
Только когда я пишу, я выхожу на затуманенную тропинку своего разума. Мое глубинное «я» сопротивляется. Я все еще существую. Нет у бытия иного зеркала, кроме слова, кроме письма.
Порой мною овладевает непреодолимое желание вновь увидеть кхадом. Даже если они принесут смерть!
В нагольдском квартале, спускающемся к реке, пахнет вином. Неужели это сидр? В апреле, так рано?
С какой стати англичане стали бы бездействовать? Порой, как в тумане, я снова и снова переламываю хребет полковнику Декстеру. Роберта Вуда вывели во двор Шпандау. Он оцепенел, глядя на выстроившийся для расстрела отряд. «Игра по правилам» кончена. Я могу очень живо представить себе иронию в последнем взгляде капитана СС, когда тот приказывает отряду выстроиться.
Я чувствую, как ко мне возвращаются силы. Я доедаю лосося. Я прячусь от ессеев, которые вечером спускаются к источнику, чтобы исполнить какой-то ритуал. Их волнует только мудрость и пресная вечность. Ублюдочная страсть, одним словом.
Я не позволю заманить себя в метафизические ловушки.
Я зачеркнул два дня в календаре. Не уверен, что не пропустил ни одного. Стараюсь ставить пометку сразу же, как только вижу утреннюю зарю. Но если засыпаю снова, то запутываюсь: мне начинает казаться, что день уже прошел.
Я с трудом расстегнул пояс, в котором спрятаны золотые монеты. У меня оказалась невероятная для этих мест сумма – примерно тысяча фунтов стерлингов.
Я терпеливо выжидал две недели, набираясь сил с помощью упражнений и еды. Позавчера наконец пришли погонщики. Они оставили животных в хлеву у моста. Мне повезло – сейчас новолуние.
Ночью я пробрался к хлеву мимо источника ессе-ев. Я разглядел двух-трех лошадей, на которых приехали красные солдаты, пригнавшие караван с грузом на следующие полгода.
Я загнал в угол коня, показавшегося мне самым смирным, и надел на него повод, который смастерил из куска веревки. Это небольшие лошадки с длинными гривами. Я как следует ухватился и собрал все силы для прыжка. Рюкзак казался невероятно тяжелым.
Незаметно я проехал вдоль речного потока, а потом поскакал по дороге, огибающей гору, до узкого ущелья, которое ведет к монастырю. Дальше ехать было уже совсем просто.
Я не дал коню передохнуть. На рассвете я уже видел Турфанскую долину и легкие шатры сармунгов.
Наконец я остановил коня в сотне метров от них. Я стоял неподвижно, пока не рассвело. Прождал так довольно долго, а потом двинулся к ним. Они уже сидели вокруг костра, разведенного на верблюжьем навозе. Мне показалось, я узнал вожака той группы, которая перевезла меня из Тателанга.
– Я ищу город из гранита и мрамора, город, имя которого не произносят. Я хочу, чтобы ты провел меня в пустыню, – и я бросил к ногам сармунга пояс с монетами. Послышался глухой звон, похожий на подавленный смешок. – Это все, что у меня есть.
Сармунг смотрел на меня молча, без удивления или интереса. Потом он повернулся, поднял пояс, подошел к своим и сел с ними.
Я незаметно открыл патроны и зарядил пистолет. Они долго совещались. Потом вожак вернулся в сопровождении глухонемого.
Тот встал передо мной и наклонил голову в знак согласия. Потом сказал по-китайски с горловым акцентом, с трудом выговаривая фразы:
– Тебе известно, что никто не может войти в Город по своей воле. Ты должен знать, что, может быть, не сможешь сохранить свою жизнь…
Я согласился, тоже склонив голову по обычаю пустынных контрабандистов, когда те хотят показать, что сделка свершилась.
Я подумал, что они вполне могут расплатиться за то, что сопроводят меня в пустыню (возможно, это
