несмотря на то что двигались мы медленно и неравномерно. По ночам у себя в палатке я подпарываю подкладку куртки и достаю непромокаемый конверт. Там хранятся данные о координатах. Конечный итог трудов Аненэрбе – две конкретные цифры, противостоящие безумию. При свете фонарика цифры производят странное, зачаровывающее впечатление.
Это стоило мне огромных усилий, но я все же сумел при помощи компаса перенести эти данные на карту. Потом соединил все точки, и наконец получился треугольник. Я всего в шестидесяти или семидесяти километрах от Агарты!
Хотя мне не удалось точно определить точку «А» (102° восточной долготы и 47° северной широты), ошибка не может превосходить 30–40 километров.
Я страшно взволнован. Я осознаю всю свою слабость и, быть может, нищету, когда полные песка слезы капают на руку, держащую перо.
Мои расчеты не могут быть ни ошибочными, ни иллюзорными. В полдень я попытался установить секстант. Сармунги смотрели на меня, ничего не понимая в этом занятии, оно кажется им бессмысленным ритуалом солнцепоклонника. Мне очень трудно стоять неподвижно под желтым ветром, стараясь навести цейссовскую линзу на колеблющийся солнечный блеск. Получив нужную цифру, я бросаюсь к хронометру, который блестит на шершавой охристой земле как экзотическая драгоценность. Кажется, мне удалось определить 47° северной широты, но у меня нет сил еще раз замерять высоту, чтобы уменьшить погрешность расчетов.
Стараясь вернуть себе силы, я медленно съедаю кусок мяса, который мелко крошу или разбираю на волокна. Медленно выпиваю прокисшее козье молоко, нечто вроде питательной простокваши.
Я хватаюсь за свою ручку. Тщательно протираю ее и убираю в деревянный футляр. Она стала для меня очень важной частью жизни.
Благодаря ей я сохраняю способность размышлять. Это «серебряная нить» моего глубинного «я», которое порой затуманивается, но стоит мне уединиться с наступлением сумерек, чтобы начать писать, как оно вновь обретает четкость.
Вчера вечером мы поднялись на возвышенность, где ветры, кажется, меняют направление. Там были руины, почти неразличимые в темноте. Сегодня утром небо совершенно расчистилось, и мы увидели, что находимся у подножия скалы, которая когда-то служила опорой для каменных сооружений.
Мы взошли на холм. За южной частью разрушенного города открывается захватывающее дух зрелище: отвесная скала нависает над пропастью в несколько сотен метров, а внизу расстилается бесконечная пустыня. К счастью, мы движемся не в этом направлении.
Мы увидели стену из огромных гранитных панелей, подогнанных друг к другу с удивительным мастерством. В верхней части стены, выходящей на пропасть, есть три трапециевидных отверстия.
Я поднялся по склону, выложенному широкими каменными плитами в форме ступеней. Все здесь сделано с великанским размахом. Все необъяснимо.
На вершине склона лежит геометрически ограненная глыба черного гранита, увенчанная прямоугольником из того же камня. У меня появилось ощущение дежа вю. Этот странный предмет был очень похож на каменный алтарь, или «солнечный причал», описанный Робертом Вудом в его работах о Мачу-Пикчу в Андах! И каменная стена с тремя трапециевидными отверстиями копировала сооружение на фотографиях, опубликованных экспедицией Хирама Бингема в номере «Нэшнл джеографик», который я видел в библиотеке Бенгальского общества.
Все это невероятно, но в этих краях я уже почти утратил способность удивляться новым странностям. Известно, что примерно одиннадцать тысяч лет назад, во времена великого оледенения, произошло масштабное переселение центральных народов, хранителей тайных знаний. Быть может, народы-основатели преодолели Берингов пролив, неся с собой зачаток великих американских цивилизаций.
Но меня ждала моя собственная встреча с неведомым. Я медленно спустился к нашему небольшому лагерю, где сармунги и верблюды ждали, когда на них с новой силой обрушится желтый ветер. Кто знает, стоит ветрам изменить направление, и дюны снова засыплют холм с городом, и тот скроется от человеческих взоров, быть может, на столетия…
Это край «городов-призраков», как называет их Гурджиев в своем описании.
Произошла настоящая катастрофа.
Мы разбили лагерь еще до наступления сумерек. Было почти ничего не видно, мы ориентировались только по направлению веревки, соединявшей верблюдов. Из-за усиливающегося ветра звон колокольчиков у них на шеях был едва слышен.
Мы вошли в зону, о которой возвещал в своей запутанной тайной хронике Дитрих Экарт: стрелка компаса кружится, не в состоянии точно указать на север. Я понимаю, что теперь полностью завишу от власти и прихоти сармунгов. Специалисты из Аненэрбе описывали местность на подходах к центру тайной власти, где было зафиксировано значительное усиление земного магнетизма. На всей планете известно лишь шесть-семь точек с подобными свойствами.
С огромным усилием они установили мой шатер, и я уже готовился сесть за свои записи, когда мы подверглись чудовищному нападению. Галопом надвигались дикие верблюды. Скрытые за завесой желтого ветра, они застигли нас врасплох. Эти обезумевшие от голода животные умудряются выживать, приспособившись к существованию в этом вечном, ни на секунду не стихающем урагане. Это их дом, они передвигаются вместе с песчаным ветром, который служит им защитой. Послышался рев и фырканье, которое они издают, чтобы стряхнуть с морды песок. Казалось, верблюдов очень много, может быть больше полусотни. Они кружили по лагерю, круша все на своем пути. Я лег в углубление в земле и при ярком свете фонарика сумел разглядеть одно из этих демонических существ с покрасневшими глазами и лязгающими зубами. На секунду в моей памяти всплыл рассказ Гурджиева о смерти Соловьева, одного из «искателей мудрости», которому такой вот демон раздробил затылок.
Они кружат по лагерю галопом, поднимая чудовищный шум. Я догадался, что они носятся вокруг углей, которые проводник разжег в центре нашего скромного лагеря. Послышался рев и истошные крики наших привязанных верблюдов, на которых напали дикие твари. Мне почудился острый, сладковатый запах крови. Колокольчики наших животных звенели все отчаяннее, а потом зловеще стихли. Своими мощными челюстями чужаки рвали и разбивали наши бурдюки и кувшины. Было слышно, как, обезумев от жажды, они фыркают, глотая воду, льющуюся на песок.
В луче фонарика я увидел, как в нескольких метрах от меня показались две шеи этой многоголовой гидры. Они добрались до моих пожиток. Я увидел, как в луче света взлетела вверх, рассыпаясь на клочки, моя единственная книга – стихи Гёльдерлина. Одним движением разъяренные челюсти раздавили секстант и отбросили его куда-то далеко, в темноту.
Меня наверняка спасло то, что я сидел неподвижно.
Сожрав своих собратьев, дикие твари, кажется, удалились.
Я вдыхаю запах крови. Преодолевая невыносимую усталость, привстаю и кричу среди порывов ветра, призывая сармунгов. Никто не отвечает, и я засыпаю, не в силах бороться с внезапно охватившей меня усталостью.
На рассвете я вижу проводника, который приближается к лагерю, волоча за собой растерзанные, изъеденные останки глухонемого. Как всегда, даже в этой ситуации проводник ни слова не говорит мне. Он полутра собирает колья, к которым была привязана разорванная упряжь, и разводит костер. Он потратил целый день, дожидаясь, когда слабый огонь окончательно сожжет останки. Таков ритуал Братства, и он свято исполняет его.
Теперь у нас не осталось ничего. Но мы стоим на пороге Агарты. Это подтверждают характерные магнитные аномалии. Поляк Оссендовский в своем описании упоминает место, где «земля и небо сдерживают дыхание». Крайняя точка земли, где можно ориентироваться лишь по полету орлов.
Секстант окончательно испорчен (я даже не стал искать его). От хронометра остались одни блестящие обломки. Жалкий предмет, раздавленный одним ударом копыта.
Я медленно пишу эту хронику пережитой катастрофы. Сармунг пытается развести огонь и зажарить кусок верблюжьего мяса, очистив его от крови и песка. Все послушно своей судьбе. Все продолжается.
С моим Пространством и Временем покончено. Эти светские боги – не более чем измерения, цифры, математические абстракции.
