странах, и оба же одновременно «омрачили конец своей жизни подозрительностью и казнями». О Карле сложились циклы франкских легенд, а о Гаруне циклы арабских, т.е. фактически испано–мавританских, легенд. Все это особенно любопытно еще и потому, что Карл был сюзереном нескольких (якобы мусульманских) испано–мавританских княжеств на Пиренейском полуострове (см.[5], стр.522).
Так, не являются ли, на самом деле. Карл и Гарун отражением одной и той же исторической личности в двух различных этнолингвистических зеркалах?
Мы не будем далее обсуждать все эти вопросы, поскольку это увело бы нас далеко в сторону.
Продолжение строительства Рима
См.[5], стр.528—535.
Несмотря на все политические пертурбации (население Рима по–прежнему не признавало гражданской власти понтифекса и при каждом удобном случае, например, после смерти Карла, с оружием в руках вставало в защиту своих старинных свобод), Лев III и его преемники интенсивно продолжали застройку Рима. В этот период в Риме был построен целый ряд замечательных сооружений, полностью преобразивших его внешний облик.
«Мы имеем полное право не верить догадкам любителей классической древности будто для этих построек пользовались уже готовыми колоннами и орнаментами «древних римских зданий», и что будто бы «новое созидалось тогда только из древнего» и что «эпоха каролингов, в которую очень много церквей было великолепно реставрировано, не оставила после себя ни одного самостоятельного, великого сооружения в Риме». Ведь этим лишь хотят объяснить небытие не бывшего!» ([5], стр.529; цитаты из книги Грегоровиуса).
Одно из крупнейших зданий того времени — построенная понтифексом Пасхалием (817—824 гг.) по образцу базилики св. Агнессы церковь св. Цецилии с хорами, окруженными двойным рядом колонн. Он же построил базилику св. Пракседы на Эсквилине и храм девы Марии на Целие. Находящиеся в этих церквах гранитные колонны с ионическими и коринфскими капителями имеют совершенно античную конструкцию, что привело классиков, презрительно относившихся к архитектуре средних веков, к выводу, что все эти колонны сделаны еще в «классические времена» и стащены из развалин «древних храмов». На самом же деле, как мы теперь понимаем, постройки Пасхалия и иже с ним явились ядром, из которого позже выросли известные нам «античные» архитектурные памятники.
В постройках того времени сохранилось довольно много мозаичных изображений. Однако, как отмечает Грегоровиус, хотя усердно практиковалось литье из бронзы, серебра и золота и, в частности, отливалось «бесчисленное множество» статуй, «до нас не дошла ни одна из статуй того времени». Ясно, что эта пустота имеет искусственный характер и вызвана тем, что все скульптуры того времени отнесены в «классическую древность».
К середине IX века над римской областью нависла серьезная опасность с юга, со стороны мусульман. Для защиты от нападений с моря понтифекс Григорий IV (827—844 гг.) строит крепость Остию.
«… А как же примирить эту постройку с рассказами классиков, что Остия была крепостью Рима еще в дохристианские времена? Очень просто. Великий римский понтифекс Григорий около 840 года построил, говорят нам, свой новый город из материалов старого, и потому «все древние памятники его были уничтожены до основания…» «Сначала назвали этот город Григориополисом, но, это громоздкое имя не удержалось и превратилось обратно в Остию».
Но это все одни тенденциозные догадки… А факт остается тот, что Остия, защищающая с моря всегда слабый в военном отношении Рим, построена только в IX веке нашей эры. Остия—это переименованный впоследствии Григориополис и всякое упоминание о ней у классиков есть анахронизм» ([5], стр.533).
Григорию IV приписывается также «восстановление» саббатинского водопровода, который будто бы уже был восстановлен из воображаемых древних руин Адрианом I, но затем опять разрушился.
Трупопоклонство и паломничество
См.[5], стр.534—539.
При Григории IV в западно–христианском мире внезапно появилась страсть к мощам, быстро достигшая степени полного неистовства. Кладбищенским и катакомбным сторожам приходилось проводить целые ночи в тревоге, как будто в ожидании нападения гиен на тамошние засохшие трупы. Отовсюду прокрадывались к ним воры, прибегавшие ко всяким хитростям, чтобы достигнуть своей цели. Ни один паломник не хотел уезжать из Рима без кусочка «священного» трупа. Возникла поэтому целая индустрия поддельных мощей. До нас дошла эпиграмма того времени, описывающая, как священники, смеясь в душе, подделывали святых. Лучшим доказательством истинности мощей являлись, конечно, проделываемые ими чудеса, и такие чудеса организовывались или, в худшем случае, к мощам прилагались документы, удостоверяющие производимые ими чудеса.
Сами понтифексы, чтобы упрочить свое влияние, давали лицензии на вывоз особо знаменитых мумий. Эти мумии отправлялись из Рима на богато разукрашенных колесницах в сопровождении священников, распевавших молитвы. Всюду, где показывалась колесница, навстречу ей стремился народ, моливший об исцелении своих больных. Ее прибытие в назначенный город Германии. Франции или Англии превращалось в празднество, длившееся несколько дней.
Но сушеные трупы мужчин, женщин и даже детей вывозились тогда не из одного Рима, но также и с Востока и тоже нередко под видом похищения. Так в 828 году из Александрии в Венецию была привезена мумия якобы апостола Марка, и с той поры Марк сделался патроном Венеции. В 840 г. в Беневент были доставлены мощи и другого апостола, Варфоломея.
В особо фанатических формах погоня за мумиями проявилась при дворе последних ломбардских властителей Италии. Подобно тому, как в XV—XVI веках папы и светские властители со страстью собирали приписываемые древности рукописи и произведения изящных искусств, так и в IX веке Сикард рассылал своих агентов по всем островам и берегам разыскивать и собирать для него не только целые засохшие тела, но и их кости, черепа и другие останки. Все эти находки складывались в церкви Беневента, так что она превратилась в музей священных ископаемых.
Историки не дают, по существу, никаких внятных объяснений этой вспышке трупопоклонства в западно– христианском мире. С точки же зрения Морозова ответ предельно прост: поклонение мумиям–мощам всегда было неотъемлемой чертой египетской версии христианского культа. Оно, по–видимому, продолжалось и после того, как в VIII веке Египет обратился к мусульманству (которое в то время еще не отошло от христианства; см. гл. 15), но с развитием мусульманско–исламской идеологии, оно постепенно пришло с ней в противоречие. Надо думать, что где–то около 825 года мумиепоклонники были вынуждены покинуть Египет. Явившись в Рим, они принесли с собой свой культ.
В тесной связи с трупопоклонством находится и происшедший в то время резкий скачок и без того немалого паломничества в Рим. Паломниками становились люди того и другого пола, всех возрастов и состояний; императоры, князья, епископы совершали путь, как нищие; дети, юноши, знатные дамы и ветхие старцы шли босые с посохами в руках. Наряду с честными людьми в Рим шли приговоренные к покаянию виновники всевозможных преступлений, вплоть до самых отвратительных. Благодаря тому, что свидетельство выдававшееся преступнику обеспечивало ему материальное существование на всем пути и в самом Риме, нередко под маской самого ужасного злодея скрывался простой авантюрист или мошенник, искавший веселых приключений или наживы. Как мухи к мясу, люди сомнительных профессий или просто рыцари большой дороги стремились к паломникам, надеясь на поживу, и очень часто набожный пилигрим вместо спасения находил гибель.
Грегоровиус, из книги которого заимствована вся эта информация, специально останавливается на
