распространение. Вне «евангельского» влияния остались лишь мусульмане, уже к этому времени пошедшие по другому пути, и незначительная группа «староверов», давшая начало иудаизму.
Но почему реформы Гильдебранда приняли столь острую форму, которая во многом замедлила их проведение в жизнь? Мы здесь имеем в виду не вопрос об инвеституре и не проблему симонии, предложенное обновленцами решение которых не встретило широкого общественного сопротивления, будучи вполне согласно с евангельской идеологией. Кроме того, оно фактически было претворено в жизнь лишь в некоторых компромиссных формах, зависящих от реальной силы светских государей.
Совсем иначе дело обстояло с третьим пунктом программы Гильдебранда — целибатом (безбрачием) духовенства. Гильдебранд и его преемники настаивали на этом пункте решительнейшим образом, не допуская никаких компромиссов, хотя именно это серьезно затруднило всю реформу. В Евангелиях на эту тему имеются лишь отрывочные и весьма неопределенные указания, которые можно интерпретировать любым способом, а что касается апостолов, то Петр, предполагаемый основатель римского понтификата, как раз наоборот, имел жену и детей, а апостол Павел так даже четко декретировал, что «епископ должен быть мужем только одной жены» (именно, основываясь на этом высказывании, православная церковь до сих пор требует обязательной женитьбы своих священников). Объяснение современных светских ученых, что де безбрачие духовенства было «установлено, чтобы предотвратить расхищение церковных богатств женатыми канониками» ([148], стр. 34). ни на что не годится, потому что существуют, как показывает опыт других церквей, более прямые и менее затруднительные для нормального человека методы предотвращения расхищения церковных богатств, чем целибат. Очевидно, что реформаторы римской церкви имели весьма существенные причины, чтобы настаивать на целибате, более непосредственные и убедительные для широкого круга их последователей, чем забота о финансах церкви. Они должны были быть выразителями назревших потребностей в тогдашнем церковном обществе, чтобы их пропаганда имела хотя бы какие–то шансы на успех.
Цитированное выше высказывание Павла означает не только призыв к браку, но также и к браку моногамному (заметим, что это прямое и непосредственное понимание Павлова высказывания для церковников неприемлемо и они казуистически толкуют его как запрещение церковнослужителям вторичного брака). По совокупности всех обстоятельств (см.[1], стр.468—480) можно думать, что этот призыв был провозглашен где–то на Востоке в конце VIII века. Ясно, что до него священники были многоженцами, поскольку в противном случае этот призыв был бы не нужен. По– видимому, к этому времени под влиянием изменившихся социально–экономических условий многоженство стало уже выходить из обычая, что и было немедленно отражено в идеологии, могущей иметь тогда лишь религиозную форму.
Факт полигамности духовенства неоднократно проскальзывает в писаниях «отцов церкви». Например, Тертуллиан сообщает (см.[7], стр.54), что в его время православные священники нередко имели по две жены. Современные церковники, конечно, толкуют, что у Тертуллиана под словом «двоеженство» (дигамия) надо понимать двух жен только в преемственном смысле. Более того, от имени Элвирского собора они объясняют это и многие другие указания на женатость и многочисленность жен первичного христианского духовенства тем, что епископы, диаконы и священники жили со своими женами, как с сестрами (!).
Почему же через три века Григорий Гильдебранд вместо одной жены совсем запрещает западному духовенству супружескую жизнь (даже в «сестринском» варианте), и почему ему удается провести это запрещение в жизнь?
В этом параграфе мы изложим, как всегда, неожиданный и остроумный ответ, который дает на этот вопрос Морозов. Чтобы поточнее передать ход его мыслей, мы приведем их в форме прямых цитат.
Теория Морозова
«Здесь у нас не может быть другого выхода, как допустить, что до того времени западные прелаты жили не только во многоженстве, но и в официальной храмовой проституции, которая приводила к распространению венерических болезней… Я отлично понимаю, как все это не сходится с внушенными нам представлениями о жизни средневекового духовенства в Риме, но, тем не менее, и за это имеются веские факты» ([5], стр.649—550). Тут Морозов напоминает о феодальном «праве первой ночи» и о том, что прелаты тоже были феодалами, а также об известном из Евангелий снисходительном отношении Христа к «блудницам» и о том, что некоторые из них причислены церковью к святым. Заодно он вспоминает, что на тайной вечери Христос завещал в свое поминовение пить вино и спрашивает, почему же и когда в западноевропейской церкви это определенное завещание Христа было нарушено и вместо хлеба и вина стали давать причащающимся одни облатки?
В этой связи он указывает, что установленные религиозные ритуалы изменить даже в малом почти невозможно, приводя в качестве примера раскол русской церкви, вызванный по существу пустячными и теологически очень хорошо обоснованными нововведениями Никона, и затем продолжает:
«Так почему же, повторяю, не вызвали раскола в западной церкви ни запрещение давать причащающимся вино, в противность завещанию «самого Христа», ни запрещение супружеской жизни духовенству в противность повелению «самого святого духа через апостола Павла», чтоб епископ обязательно был мужем одной и только одной жены?
С этно–психологической точки зрения это могло произойти лишь потому, что завещание от имени «Христа» (кто бы он ни был и когда бы ни жил) пить вино в его воспоминание обратилось к концу средних веков (точнее к XI веку. —
Пока оргии–агапы не вели к дурным последствиям, в них никто не видел ничего плохого, но все изменилось, когда с храмовых агап стали возвращаться с гнойными воспалениями мочевых каналов (триппером), а то и с люэсом.
В это только время и получилась бы возможность с успехом проповедовать пожизненное единобрачие светских и полное безбрачие духовных членов общества, как главных виновников «вечерей любви».
Мы видим отсюда, что публичный дом отделился от церкви не так уж давно, как мы привыкли думать, и заповедь Моисея: «Не прелюбодействуй!», напрасно относимая «к 1496 году до Рождества Христова», была не причиной, а только формулировкой того, что уже сделали «после Рождества Христова» венерические болезни… Самый факт установления безбрачия католического духовенства со времени Григория Гильдебранда, как вещи по своей сущности противоестественной, показывает, что духовенство до него характеризовалось совершенно противоположными неестественностями, как это мы уже видели в дошедших до нас характеристиках (содержащих обвинения в содомском грехе и тому подобном. —
Мы не найдем, конечно, у тогдашних историков, которые притом же все были клерикалы, объяснения реальных причин так называемой религиозной революции Григория Гильдебранда… Но истинно серьезный исследователь должен всегда стоять выше документа, который исследует, и выше автора, иначе он никогда не выйдет из роли простого и бесполезного копииста. А в крупных исторических переворотах он должен всегда искать причины не в личностях, которых судьба или случайность поставила верховными руководителями движения, но руководиться тем, что корни всяких общественных движений уходят, как в почву, в предшествовавшие им поколения. А в данном случае мы не можем не остановиться на гипотезе,
