XV, 12; XXII, 46 и т.д.). «Блудники» известны и Новому Завету (см., напр., I Коринф. V, II и VI, 9).
Яркие описания явно храмовых, священных «блудодеяний» разбросаны по всей Библии. Эти описания слишком живы и подробны, чтобы их можно было понимать, как это теперь полагается, лишь аллегорически. См., напр., Иез. XXIII, которого из скромности даже процитировать здесь мы не можем.
§ 3. Рим после Гильдебранда
Призыв к крестовому походу
См.[5], стр.634—635 и 573—675.
Идея крестовых походов возникла еще у Гильдебранда, в качестве способа воплощения в жизнь общего представления о Риме как столице мира. Он планировал сначала изгнать из Италии норманнов, греков и сарацин, затем подчинить Византию римской церкви, одновременно освободив от мусульман захваченные ими области, и, наконец, как апофеоз всего предприятия, водрузить крест в палестинском эль–Кудсе, который в соответствии с Евангелиями он считал библейским Иерусалимом.
Хотя этот план сразу заставляет вспомнить знаменитые планы Пикрошоля, он рассматривался вполне по–деловому и было даже собрано войско для его претворения в жизнь. Это и не удивительно на фоне общих претензий Гильдебранда, который всерьез считал себя государем России (потому что беглый новгородский князь, посетив Рим, объявил себя ленником папы), Венгрии (потому что Генрих III после ее завоевания принес в дар базилике св. Петра государственное копье и корону этой страны), Испании, Польши, Скандинавии, Англии и многих других более мелких стран Европы.
Хотя очень быстро Гильдебранд должен был отказаться от своего плана, его идея не умерла и снова всплыла при одном из его преемников, папе Урбане II. Положение христиан в Сирии не представляло тогда ничего плохого, но ужасы нескончаемых раздоров между староверами и обновленцами ослабляли благоговейное отношение к Риму, а сделавшийся священным ничтожный до тех пор город в Палестине приобретал все больше и больше значение святыни, по мере того, как распространялись в публике латинские переводы Евангелий.
И вот в Клермоне собирается всеобщий собор реформированного духовенства Западной Европы, на который съехалось 13 архиепископов, 205 епископов и множество нобилей из разных мест Франции. Город был окружен толпами экзальтированного народа, ждущего лишь одного демагогического слова, чтобы разразиться грозою, подобно туче, насыщенной электричеством. Здесь этим «электричеством» была евангельская идеология, никогда еще столь мощно не захватывавшая души людей.
В своем выступлении на соборе папа ярко изобразил порабощенное положение воображаемого священного города в Палестине, в котором Царь Царей будто бы жил, страдал и умер. Взывая к единодушию христиан, он приглашал их опоясаться мечом и идти на освобождение Христа. Успех проповеди превзошел все ожидания Урбана. Дрожащими от волнения руками обновленческие князья и рыцари и кнехты спешили пришить к своему платью красный крест. Честолюбию, искательству приключений и всякому преступлению была дана возможность прикрыться этим символом; рабы, крепостные, должники, осужденные преступники стекались под знамя крестового похода, вполне уверенные, что они обретут в Сирии золотые горы, а по смерти будут приняты в рай.
В трудах многочисленных историков подробно обсуждены социально–экономические и политико– идеологические причины крестовых походов, но все они не касаются вопроса, почему религиозно– идеологическое оправдание этих походов целиком и полностью оказалось в русле евангельской идеологии. Почему через тысячу (!) лет, прошедшую якобы от «рождества Христова», Евангелия, ничуть не потеряв своей свежести, вдруг оказались способными вдохновить многие тысячи людей на поход за освобождение «гроба господня»? Почему, кстати, «гроб господень» целую тысячу лет не привлекавший решительно никакого внимания верующих, вдруг стал в центр их религиозного мироощущения?
Единственный рациональный ответ на эти вопросы состоит в том, что никакой тысячелетней древности евангельская идеология не имеет и является современницей (или, точнее, — непосредственно предшественницей) крестовых походов. Это еще один мощный (и, заметим, независимый) аргумент в пользу морозовской датировки Евангелий.
Любопытно, что единственным местом в Европе, где папский призыв не нашел никакого отклика, явился Рим. Слишком живо было воспоминание о разгроме, учиненном норманнами по призыву Григория VII, чтобы римляне следовали руководству обновленческих пап. Возможно также, что у них еще не умерло еретическое для обновленцев воспоминание о том, что сценой действия библейских и евангельских сказаний была не Палестина, а окрестности Везувия и сам Рим.
Культура Рима
См.[5], стр.675—677.
Отсутствие в Риме интереса к идее крестового похода Грегоровиус, по не очень понятной логике, связывает с общей культурной отсталостью Рима, с тем, что будто бы «знать и горожане римские стояли тогда по своему образованию ниже, чем в Болонье, Пизе, Павии и Милане», а в изящной и научной литературе Рим занимал тогда будто бы «последнее место». Как это ни странно для «вечного города» и резиденции пап, претендующих на владение миром, отсталости Рима, учитывая политические волнения, связанные с реформами Гиль–дебранда, можно было бы поверить, если бы тот же Грегоровиус не сообщал факты, резко ей противоречащие.
Нигде как в Риме жил знаменитый поэт того времени Вильгельм Апулейский, сочинивший поэму о подвигах Гюискара, которая по своим художественным достоинствам не уступает поэмам Вергилия. Именно из Рима начала распространяться современная нотная запись, изобретатель которой Гвидо Аретинский, вынужденный бежать из своего монастыря, нашел приют в Риме при дворе пап.
Считается, что библиотеки римских монастырей были бедны. Однако еще в X веке знаменитый Герберт, желая приобрести книги, обращается за ними не куда–либо, а в Рим.
Не потому ли, — спрашивает Морозов, — мы, несмотря на все эти свидетельства, считаем Рим культурно отсталым городом, что почти все культурные достижения Рима X–XI веков мы относим в «классическую древность»?
К слову сказать, суждение о бедности римских библиотек основывается, в частности, на каталоге библиотеки Помпозского монастыря, автор которого хвастливо отмечает, что его библиотека полнее римских. Но, ведь, сам этот выбор римских библиотек в качестве эталона доказывает как раз обратное, так как сравнивать с бедными библиотеками нет никакого смысла.
Заметим, что хотя в этом каталоге уже фигурируют рукописи Евтропия, Плиния, Солина, Юстина, Сенеки, Доната и Ливия, из этого еще никак нельзя заключить, что эти рукописи не были лишь зародышами тех книг, которые в пополненном и обработанном виде мы имеем теперь.
В это время становится известной и библиотека монастыря в Монте Кассино, в которой позже гуманисты «найдут» много «классических сочинений». В 1060 г. в этом монастыре прославился врач и ученый, Константин Африканский, «переводчик на латинский язык арабских и греческих произведений» и крупнейший знаток «халдейской мудрости».
Монастырь Монте Кассино стоял на стороне реформы, тогда как, скажем, другой известный монастырь Фарфа упорно поддерживал староверцев. Быть может это объясняется историей последнего. Как сообщает Грегоровиус (см.[5], стр.571—572), Фарфа был основан в 935 году аббатом Роффредом. Его ученики Кампо и
