не у дел, ах, ах…»
Она подскочила к форточке, глянула в щелку одним глазком, другим, забыв обо все на свете.
И вдруг откуда не возьмись на нее обрушился страшный котище. Щелкнули зубы, когти. Ах! Синька упала без чувств. Пришел ее последний час. Ах, ах…
Но что за диво? Ни зубы, ни когти не причиняли ей ни малейшего вреда. Они скрежетали по чему-то прозрачному, спасительному.
Это было стекло. Синька свалилась между рамами и осталась жива.
И немедленно получила свободу. Тася вышла с нею во двор и в присутствии всех друзей отпустила на волю. Пискнув на прощанье, синица вылетела из рук в широкое небо.
— Что за прелесть, как красиво все получилось, Тасенька! — обняла ее мама Проши. — И свобода, и настоящий весенний день!
— Как раз все вместе, — проговорила девочка. — А Проша где сейчас?
— Няня повела его в бассейн. Он будет часа через два. Ты успеешь выучить уроки? Красик не мешает тебе?
— Нисколечко. До свидания.
— Будь здорова.
Как отзывчива эта девочка, как любит все живое! Дети многому учат тех, кто хочет учиться.
Астра надела передник, простирнула замоченное с утра детское бельишко, потом принялась чистить картошку к ужину. Эти простые вещи, вроде стирки и варки, значат в жизни гораздо больше, чем принято считать. Простых вещей не бывает. Через горячую мыльную воду в руки идут удивительные мысли, а круглые картофелины, лук, кусочки рыбы прикасаются к пальцам своей самостью, как иные существа. Что мы о них знаем!
Под шипение масла можно вспомнить о том, как на днях всей группой ходили на кинофестиваль, на поразительный фильм, безоговорочно ответивший на ее тайные смущенные догадки. Но почему смущенные? Внутри себя смущения нет, тем более что весь мир трубит об этом! И все же при обсуждении никто не сказал о них ни слова. Промолчала и она.
Но В-нс! Тоже ни звука!
Сюжет был таков. Молодая девушка случайно остается в замке-музее на ночь, отстав от группы. Случайно ли, нет ли, там же остается мужчина. Красавец, ухажер, угодник, он ведет ее в тронный зал, убранный со всею музейно-рыцарской пышностью, зажигает свечи, камин, угощает старинными винами, служит ей, как королеве, и потом, конечно, укладывает на ложе. В постели он остается рыцарем, заботится об удобствах и удовольствиях дамы и так преуспевает в этом, что девушка испытывает самое полное изысканное наслаждение. И все же, с приходом дня девушка подает на мужчину в суд за изнасилование. Мнение горожан расколото. Женщины влюблены в героя, мужчины растеряны. В недоумении и судья. Истица испытала наслаждение! Чего же боле? Где же насилие? Все аплодируют герою и героине одновременно. Конец.
— Так-то, — Астра перевернула лопаточкой кусок рыбы. — Наслаждение, как навязанная валюта, которой насильно расплачиваются с жертвой. А разве не так действуют на иных уровнях, не физических, искусно вызывая наслаждение от убийства, власти, от самоуничижения, как у Достоевского. У этого писателя вообще все построено на этом едва ощутимом, но явственном наслаждении в пространствах переживания, азарта, мучительства, блаженно-глубинных душевных ран. Если мятежник-Толстой в отчаянии от беспомощности перед этим, то Федор Михайлович исследовательски-сладострастен, его героям жизнь не в жизнь, если нет страстного истерического переживания-оргазма.
Ей, Астре, при всем напряжении последних недель, уже удавалось проникать в подсознание, где тончайшая эротика вершит бал, и бьет в голову, точно шампанское. Радость, печаль, любое переживание, высокое, низкое, — все им сладостно, все выгодно, как брокерам на бирже. Иными словами, Эрос оказывается едва ли не единственной валютой в Космосе. Лишь уровни его разные, от материальных до самых высших абсолютов, ощутимых как вихри над головою или стремительные цветные потоки. Так-то. Или не так? Вопросы, вопросы.
Потом всей кучей побежали они по эскалатору, чтобы успеть за В-сом, который, по обыкновению, никого не ждал. Ждал их, почему-то, поезд. Все успели вскочить в один вагон и гроздьями повисли на поручнях над В-нсом, который весело говорил о чем-то, сидя на диване. Вой колес заглушал его речь. Астра отошла в сторонку и села поодаль, к Тине.
— Не получилось, — сказала та.
— Чего не получилось?
— Хотела сесть в другой вагон и не смогла. Тянет.
— Я это понимаю.
— Ты? — Тина кинула на нее странный взгляд.
… Астра накрыла сковородки крышками, погасила газ, нарезала хлеба, налила в детский стакан ряженку, чтобы нагрелась к приходу ребенка. И как была в косынке и переднике, уселась на табурет, покачиваясь, прижав ладони к щекам, локтями в колени, свою любимую позу.
О самом главном она подумает сейчас. Время «свое гонять», как выражаются подростки.
Сон прошлой ночью. Будто бы В-нс, его узнаваемая специфика. Он сердит на нее, а она оправдывается, почему не бывает на занятиях, почему «отстает на фазу».
— Это ре… (неясное слово). Это кустами бывает. Кто там рядом живет?
И заикаясь, робея, она перечислила всех, кто живет поблизости к ней из группы, выдала добросовестно, как доносчик или безнадежно испуганный человек.
Милый сон.
— Это главное. Вот насколько я безответна, трепещу перед ним, — заключила она. — Могу ли я, глядя ему в глаза, не волнуясь, поговорить о своих делах? Или возразить? Никогда! Чем он держит? Почему невозможно оторваться от него? Уже и я боюсь не выполнить его распоряжения по еде или питью, боюсь пропустить занятия, «а вдруг отстану, вдруг не разовьюсь». Сплошное суеверие!
Волнуясь, Астра поднялась, сделала два-три резких наклона с поворотом. Подтянулась на домашнем турнике, перевернулась в вис. И в таком положении, вниз головой, вдруг представила В-нса, а над ним группу, из которой неслись к нему тончайшие прозрачные нити-струи. Вот оно! Она поскорей уселась на коврик и сосредоточилась. И постепенно увидела себя и других лежащими в маленьких камерах, словно в соседствующих пеналах; все лежали и молились ему, одновременно и с наслаждением выделяя сладкую патоку, словно тли для муравьев. Все происходило на высочайших абсолютах, в плотных огнево-вязких средах перед глазами, в которых тонет и ничего не видит взор. Вот то, что посвящают идолу, высшей идее. Вот она, наша выгода, вот оно, наслаждение и головокружение.
С этого дня нетерпение бежать на занятия рассеялось. Она заскочила слишком далеко, чтобы восторженно внимать вселенским новостям. Но осталось крепкое «надо». Она ехала в метро, замечая, что перестала понимать, почему ей «надо» быть на этих занятиях. И работала, напрягалась над этим «надо» и своим непониманием, пока не ощутила и в этом «надо» тонкую, словно пьезокристалл, специфику В-нса. В груди, словно отверстая рана, горела душа. Не приходить было невозможно! Вот она, ловушка, вот он, наркотик! Итак, работай, работай, никто не сделает этого за тебя!
Однажды она пришла в школу и, крадучись, с сапожками в руках, легко взбежала на второй этаж, чтобы посмотреть, как к дверям здания подойдет В-нс. Дождалась и пронаблюдала, как натянулась в ней «веревка боли» при появлении его силуэта на светлом снегу. Что в этой «веревке»? Страх — семьдесят процентов, обожание — двенадцать, эротическое влечение — четырнадцать. Убойные составляющие! Служба, самая настоящая Служба, не службишка!
— Астра! — окликнули ее в полутьме.
— Боб?
— Я видел, как ты поднялась мимо всех. Полюбила одиночество? А В-нс уже пришел.
— В том-то и дело, Боб.
Он понял мгновенно.
— Не хочешь его видеть?
— Не то слово. И ничего не могу с собой поделать.
