почту быстрее всех.
– А я верю, что он койотом оборачивается, когда выходит из селенья. Вот письма у него и летят как по воздуху.
Так сказал Иларио, а Порфирио и другой погонщик наклонились, чтобы поднять сеньора Ничо.
– Ух ты! Да он заледенел, как мертвый. Троньте-ка, лицо совсем холодное.
Погонщики потрогали лоб сеньора Ничо пыльными загорелыми ладонями. Иларио потрепал его за уши и стал растирать ему руку; другую разжать он не смог, она мертвой хваткой вцепилась в сверкающий шелк шали.
– Что это у него там? – вмешалась хозяйка. Она была явно не в духе.
– Жене, бедняга, нес, – ответил Иларио, глядя на нее и пытаясь разгадать, чего она сердится.
Она хорошо знала, как трудно отвязаться от мужчин, когда они с дороги, а от него – тем более. Он не мог сказать другим: «Не пойдем к Алехе», просто не мог, потому что сам первый и хотел к ней пойти, и не ради пива, а ради нее самой.
– Мало что окоченел, – сказал Порфирио. – Хуже, что сердце у него вот-вот откажет, пульса почти нету. Надо бы сообщить. Сбегай-ка хоть того ради, что он тебе год назад весть хорошую принес.
– Брось, Порфирио! Я схожу в управу, только пива черного хлебну.
– Не дури! Успеешь выпить, вся жизнь впереди, хоть залейся. А он, бедняга, совсем замерзнет, он и так окоченел.
– Ладно. Оно и верно – чем опоздать, лучше доброго дела и не делать. Я ведь доброе дело делаю, мне никто не заплатит.
– Бедный сеньор Ничо, он даже окосел, – сказал другой погонщик, по имени Олегарио.
– Окосеешь тут. Как он хребет не сломал…
– Говори что хочешь, Порфирио, нам все одно, только посади его и придержи, а то он опять завалится. Вот уж верно сказано: пьяного бог бережет.
Тем временем хозяйка протирала и ставила стаканы и сердито жевала копаль. Выставив на стойку бутылки пива, она перестала жевать и произнесла как бы невзначай, но не без умысла:
– Бог? И бог, и все ангелы. Я и не видела, что он свалился, занята была, посуду чистила. Выхожу к прилавку – его нет. Думаю, ушел сеньор Ничо, оно и лучше, а то выпил он много. Две бутылки белого, да тут кто хочешь свалится.
– Ну, ребята, за него и выпьем, – громко сказал Иларио и поднял стакан с пивом, чтобы чокнуться с приятелями. Стаканы у них пенились, шляпы они сняли, тряпки перекинули через плечо.
Порфирио Мансилья, не забывая о своем подопечном, отхлебнул пива и проговорил сквозь покрытые пеной усы:
– Шаль и ту хотел съесть – вон какая рваная, вся в крови, вроде бы рвал и порвать не мог. Он думал ее отдать дону Деферику, а немец и не взял.
– Немец человек стоящий. Вот недавно начальника управы дети гуляли с обезьянкой, а она и прыгнула в пруд. Я выбежал, а тут немец идет. Остановился и выловил зверюгу.
– Ох, жаль, когда человеку худо! – говорил свое Порфирио.
– Да не худо ему, – сказал Олегарио, и все засмеялись, даже хозяйка.
– Истинно: лучше глух, чем глуп. Я говорю: болен он, а кто не понимает, пусть катится к черту…
– Ну ты, полегче! – взъярился Иларио.
– А вы меня не доводите. Тут и его держи, и от вас отбивайся!.. Я что хотел сказать: жаль, когда человеку худо, и смотреть на себя тогда не надо, посмотришь – вовек не будешь пить. Вот почему в кабаках нельзя зеркало вешать. Зеркало как совесть – сам себя видишь. Иларио прервал его.
– Вот, красоточка, – сказал он Алехе, – у вас и нет зеркал, кроме собственных глазок.
– Ах, упаду!.. – игриво засмеялась она. – Не вы первый мне это говорите!
– Все врут, а я правда так думаю.
– Я басням не верю. Вот если пойдете вы опять в столицу и принесете мне такую самую шаль, как у почтальона…
– Считайте, что она у вас, только я награды потребую…
– Расплачусь, жаловаться не будете… – сказала Алеха и протянула крепкую руку, чтобы налить ему, а он пожирал ее взором.
– Вот это по мне, – вступил в разговор Порфирио и поставил два стакана: за себя и за Олегарио – он был так могуч, что стоил двух погонщиков. – Вот это по мне, давно пора его приструнить, балаболку. Все врет, все обманывает, все хвастается, и был бы хоть богат, а то беден как мышь.
– Тебя бы с ним, с почтальоном, в тюрьму. Ты добрый, а он глупый, там за ним и ухаживай!
– А он и правда шаль разорвал, – сказала хозяйка, чтобы отвести от себя малейшее подозрение. – Зубами дергал, наверное. Чем она виновата, что у него жена ушла?
– Она свой путь выбрала, сбежала, и пускай ее кто подберет. Я такой, я не терплю, чтобы к любви принуждали. – И погонщик потянулся волосатой темной рукой к плечу хозяйки.
Алеха притворно отбивалась, Иларио стиснул плечо.
– Оставьте свои басни, а то поверят. Дон Порфирио у нас… это… де-ли…
