– Чего?
– Деликатный! А я ему еще в тот раз обещала…
– И забыла. Вот они, женщины! Бог с вами, сговаривайтесь с Иларио, женитесь вы с ним и свадьбу сыграйте. Я в тот день от радости напьюсь, как сеньор Ничо. Иларио неженатый, только, донья Алеха, богатства от него не ждите. Лучше женатый, да хороший, чем плохой холостяк.
– Жену сеньора Ничо, должно быть, опоили паучьим зельем, – сказал один погонщик просто так, потому что сейчас только он выпил и сплюнул на пол.
– Люблю тебя, дурака, послушать! – подхватил Иларио. – Всему он верит. Думает, жены рассудок теряют, из дому бегут от паучьего зелья. И не знает, что время уже не то, теперь текунам не порошок дают, по которому паук бегал, а катушку ниток. Понятно?
– Я-то поняла, – сказала хозяйка.
– Деды наши пускали по всяким порошочкам длинноногих пауков, а теперь не то, теперь пошли пауки швейные.
Хозяйка сердито вырвалась, пожала плечами – «мне что!» – и налила всем еще пива.
– Эй, Порфирио. почтальон твой падает! Эти мои дружки меня не поймут. Ну, я им все объясню. Колдовство теперь новомодное. Бабам голову кружат продавцы швейных машин.
– Ой, заладил, надоело! – воскликнула хозяйка, сверкая глазами.
– Ты бы лучше помолчал! – помог ей Порфирио.
– Ладно, раз такой силач велит – замолчу.
– А что, – спросила Алеха, нарочно перетолковывая намеки Иларио, – разве у дона Порфирио швейная машина жену увела?
– Сам не знает, что порет…
Алеха Куэвас незаметно провела рукой по груди, словно по струнам, и по этому знаку Иларио понял, что, толкуя ее мысль, Порфирио угодил ей своим ответом. А она сказала, поглаживая грудь:
– Да, кстати, из вас кто-то говорил, что знаете вы такого Нило. Он машины продает и свое имя ножом на коре вырезал тут, неподалеку.
– Может, Иларио… он кого только не знает, с кем не водится. Прямо как исповедник.
– Нило? Нило? Сразу видно, с иностранцами вы не бывали, он у вас как индеец какой. Нил его зовут…
Иларио пришлось прервать свои объяснения. За почтальоном Ничо Акино явились четверо солдат под командованием капрала.
– Да он не мертвый… – сказал один из солдат.
– Да, – подтвердил Иларио, – только пьяный.
– Мертвецки, значит, пьяный, – заключил солдат, потрогав бездыханное тело.
Капрал еще с порога крикнул:
– Мне одну стопку в три ряда!
Хозяйка поставила три стопки. Так всегда выражались военные, чтобы себя не опозорить. Стопка в четыре ряда – четыре стопки, стопка в пять рядов – пять, и так до семи, а после они говорили уже: «две стопки в четыре ряда», то есть восемь, или «две стопки в пять рядов», то есть десять. Что-что, а пить они умели, понимали толк в питье, знали, когда хватит, – не то что бедный Ничо, который уподобился индейцу из присказки: дом разукрасил, шутихи припас, за водкой пошел, а всю по дороге и выпил.
– Дайте-ка… нет, лучше я сам, – говорил Иларио толстозадой хозяйке, вырывая у нее бутылку. – Я без пены люблю…
– Без пены?
– Да, – отвечал красавец, хватая ее за руки, чтобы вырвать бутылку, и вырвал наконец.
– А вам и ни к чему, что я сама хотела налить…
– Нет, Алехита, для меня жизнь… это… нить любви!
– Ладно там, болтайте! Лучше скажите, как ваш Нило.
– Нил!
_ Ну Нил…
– Чего мне говорить? Так и до тюрьмы договоришься. Разве что Порфирио разрешит…
– Сам ты говорить не смеешь! Я тебе что, отец?
– Ты мне родней отца.
– Напился…
– Так-так… – Иларио сплюнул. – Зови меня пьяным, ее потаскухой, власти ругай – и в тюрьму угодишь.
– Я не говорил, что лыка не вяжешь, я просто…
– Как не говорил? Я тебя люблю и ее вот люблю, а не люблю, чтобы людей обижали. Чем Алеха виновата, что держит кабачок?
