одинаковые одежды. Они обменялись несколькими отрывистыми фразами, произнесенными вполголоса, и в сопровождении двух сираков направились к зарослям камыша.
Дион в изумлении смотрел на неизвестных воинов. Но не их снаряжение поразило его. На круглых щитах, сплетенных из тростника и искусно обтянутых кожей, эллин успел разглядеть изображение черепахи. А черепаха была покровительницей меотского племени дандаридов. Значит, перед ним только что прошли сородичи его матери? Но дандариды давно откочевали к устью Антикита, где вступили в союз с племенем Радамсида-меотийца…
Диона ввели в большой шатер. У дальней стенки на розовых подушках, расшитых золотом, неподвижно сидела крупная пожилая женщина в боевой одежде сиракского воина. Ее седые брови, словно пучки жесткой травы, топорщились в разные стороны. Волосы, выбившиеся из-под шлема, были зелеными, как у наяды. Лицо сохраняло мрачное выражение.
Она слегка скосила глаза влево, и стражи исчезли. Лицо женщины-воина стало добрее. Она устремила взгляд на Диона и заговорила приятным вибрирующим голосом на эллинском языке:
— Приветствую тебя, достославный Дион, в моем стане. Рада видеть тебя в добром здравии. Я Томирия, царица Сиракская.
Эллин опустился на колени — он знал обычаи варваров.
— Я твой раб, царица!
— Ты мой гость. Встань. Клянусь Волком, воину не подобает стоять на коленях!
— Я твой пленник, — возразил Дион.
— Ты наш друг, — ответила повелительница сираков.
— Чем я обязан такой чести?
— Слушай, эллин, мы хвалим коня за силу и резвость, а не за сбрую, стрелу за быстроту полета, а не за красочность оперения, птицу за сильные крылья, а человека за хладнокровие, с каким он смотрит на копье, приставленное к его груди. Трусов мы презираем, мужественный — нам друг.
Эллин молчал, обдумывая слова царицы. Томирия пытливо всматривалась в него. Наконец Дион тихо проговорил:
— Коли я свободен, отпусти меня, царица.
— И куда же пойдешь ты?
— Будет на то воля богов, пойду к аргиппеям[33] — белоконным всадникам. Живут они без карающей палки. Их добродетель сильна настолько, что соседи не нападают на них и даже обращаются к ним за разрешением споров. Мир царит в окрестных землях. И изгнанников они принимают, как родных сынов.
Глаза Томирии вдруг хитро прищурились, выдавая какую-то затаенную мысль, по лицу побежали темные морщинки.
— А что если ты вернешься в город? У меня достаточно воинов, чтобы справиться с боспорским гарнизоном. Твои сторонники откроют нам ворота. И ты снова станешь эллинархом.
Глаза царицы жгли Диона: то ли ей не терпелось узнать, о чем думает он, то ли она уже видела сираков, грабящих дома богатых купцов, волокущих за волосы эллинок по тесным улицам города.
Дион отшатнулся. Так вот как оборачивается ласка царицы варваров! Да, хватка у нее волчья, нечего сказать.
— Ты знаешь мою судьбу, царица. Так знай же еще, что никогда я не приведу в родной город врагов, как бы ни велика была обида, нанесенная мне согражданами. Никогда не куплю я власть и довольство ценой измены!
Томирия рассмеялась:
— Мы тоже не прощаем измены, эллин. Я испытывала тебя…
Огонек гнева погас в глазах Диона. Сникнув, совсем тихо он попросил еще раз:
— Отпусти меня, женщина. Зачем я тебе?
— Не спеши, Дион. Подумай над тем, что я тебе скажу. — В голос царицы вкралась грусть, столь не подходящая ее воинственной осанке. — Аргиппеи — скифы, негреки, варвары. Как же вы, эллины, можете считать их благородными, если все добродетели оставили за собой? И почему вы думаете, что другие, негреки, менее благородны, чем аргиппеи, чем вы сами? Вспомни свою судьбу. В твоих согражданах я не нашла благородства.
Слушай, Дион, подумай над тем, что я говорю. Тебя нам послали сами боги — наша светозарная Папануа и ваш Зевс-громовержец. Ведь он не хотел твоей гибели, покарай меня Волк! Сейчас мои гонцы снимают засады со всех плавней. Потом мы попросим у нашей матери Солнца прощения за наши неправедные деяния с вашими кораблями. Если ты уйдешь, я вновь буду ждать, пока боги пошлют мне удачу. Ты же можешь покинуть нас, ты свободен.
Слушай меня, эллин! У меня есть дочь, ей я передам племя. Наставники следят, чтобы тело ее было красивым и сильным, с пяти лет приучают ее к верховой езде, к обращению с оружием. Сейчас ей двенадцать. Но я хочу, чтобы и ты, Дион, был воспитателем Зарины. Ты, прославленный стратер Танаиса! Эта мысль родилась у меня уже здесь, в плавнях, когда я узнала от лазутчиков о судилище над тобой, Я приказала помешать Дону унести твою ладью смерти в море, и ради этого дети Волка обнюхивали все закоулки речного устья. Подумай, Дион, над тем, что я сказала тебе…
— Я к услугам твоим, царица! — вырвалось у Диона. — Только позволь мне вернуться на тот берег. Под стеной крепости я закопал мой меч «Дар Арея». Без него мне не будет удачи.
— За мечом я тебя отпускаю. Пусть Навак сопроводит тебя.
Дион и Навак оставили лошадей с коноводом под прикрытием камыша. Привязав к головам пучки чакана, они переплыли Дон. Берег был пустынен в послеполуденный час. Пловцы осторожно выбрались из воды. Под босыми ногами зачавкала разбухшая глина.
Навак зорко всматривался в крепостные стены. На них не было заметно ни одной человеческой фигуры. У приметного кустика Дион встал на колени и разгреб рыхлую землю. Его пальцы нащупали ножны. Он стряхнул с них остатки земли и потянул за рукоять. Меч сверкнул, подобно молнии. «Дар Арея» вновь обрел хозяина.
Потом они навестили скромный могильный холмик под одинокой ивой, печально звеневшей узкими и жесткими, будто из металла, листьями. Дион склонился к мраморному бюсту молодой женщины и долго шептал что-то по-эллински. Если бы Навак знал греческий язык, то сумел бы разобрать следующее:
— Прости меня, Эвия, за то, что не смог я уберечь от злого рока сына нашего Аполлония. Больше никто не принесет тебе по весне цветов и любимого тобою рыбьего супа. Я покидаю родные места, очевидно, навсегда. Спи, родная! Если добрая Тюхэ[34] пошлет мне счастье на чужбине, я найду Аполлония и освобожу его, чего бы это ни стоило. Только одна эта надежда и будет согревать меня в разлуке с тобой.
Их заметили с угловой башни, когда они уже входили в воду. Раздались крики. Вокруг эллина и сирака стали падать стрелы, звонко шлепая по воде. Но смельчаки переплыли реку невредимыми.
Сираки свернули лагерь. Перед тем как тронуться в путь, они подходили к лошадям, ласково говорили им, что возвращаются домой, что просят не обижаться на тяготы походной жизни. И если лошадь отвечала ржанием, дети Волка радовались, принимая это знак согласие и прощение.
Навак подвел к Диону резвого светлого конька:
— Прими подарок от царицы нашей Томирии, достославный…
Умное животное настороженно стригло ушами воздух, приглядываясь к эллину, но, почувствовав уверенные, умелые руки, сразу признало над собой власть нового хозяина.
Последнюю протоку пересекали уже в сумерках. В подступающей темноте Дион увидел вдруг перед собой надвигающийся борт черной лодки. Это была его ладья смерти. Мрачным призраком прошлого проплыла она у него перед глазами и исчезла во мгле. Леденящее дыхание Танатоса, бога смерти, повеяло на Диона.
Толчок в плечо вывел Диона из оцепенения. Рядом ехал Навак. Передние всадники уже выезжали на берег. Лошади шумно отряхивались от воды.
Отряд углублялся в ночную степь.
