зверем, хищником, который терзал и кусал до боли, до крови. А до и после этого был ласков и галантен, его мысль уносилась в поднебесье, если к тому времени не засыпала вместе с утолившим жажду телом. И все же… Противореча любой логике, всему опыту пережитого, она чувствовала, что Симо Балчев легко появился и легко исчезнет воздушным облачком воспоминания, даже несмотря на весь этот ад, связанный с абортом, а Григор останется в ее душе каким-то масляным нерастворимым пятном – так огромные танкеры оставляют целые эмульсионные непроницаемые острова среди морской шири, в то время как беленькие кораблики, чистоплотные и воздушные, просто бороздят море… Она беззаботно рвала стебли цветов и так же небрежно швыряла их прочь. Эти масляные, невыводимые пятна – в них содержалось все и, прежде всего, густота и липкость, которые тянули за собой другую густоту и липкость – непролазных болот страсти…
С холма открывался вид на городок, сжатый в центре и разбросанный по краям, не умещавшийся в своей одежке. Ей была знакома половина домов и дворов, их обитатели со своими привычками и вкусами. Все так почтенно, что даже воздуху не хватает. Она поискала глазами и нашла отцовский дом. Немного в стороне от его крыши – центральная площадь, удобно и приятно. А тебе не хочется возвращаться. Там тебя ждет обильный ужин – о какой фигуре и здоровье может идти речь! – будут глухо стучать тарелки в мойке, заработает телевизор, мать будет вязать и распускать пряжу, распускать и снова вязать, поглядывая одним глазом на экран, отец протянет ноги в носках, чтоб они не парились в туфлях без задников, и будет смотреть программу, которой он до конца не верит. Периодически отрываясь от телевизора, они обсудят прошедший день, упомянут о том и о сем, перемолют косточки того или другого. Пройдет первая волна зевков, заразительных, как грипп. Повздыхают и о ней, их дочери. Что там она делает одна, без надзору, без близкого человека. Для матери это остается тревожной тайной, для отца все ясней ясного: он прекрасно знает, чем бы занимался сам на ее месте. Он легко потягивается. Затем они обсудят планы на завтра – что кому надо будет сделать, обсудят скупо, немногословно. Венчает день развлекательная программа по телевизору. Светящиеся феерии и лес женских ножек немецкого демократического балета – отремонтированное наследие довоенных лет, как выражался Балчев. Прошла вторая волна зевоты, на этот раз со стороны матери. Ну что, будем ложиться? – предлагает она, неодобрительно косясь на длинноногих немок. Отец не торопится. А новости? – осторожно напоминает он, прекрасно зная, что последует в ответ: завтра их повторят по радио. Через четверть часа дом погружается в тишину, прорезаемую лишь отцовским храпом. Повеситься можно…
Она присела на теплый камень и принялась шарить взглядом по долине. Конечно же, она не имела права так строго судить своих родителей, знакомых, Веси, да даже этого несчастного докторишку. В жизни всему находится место, и особенно работе, каждодневной беготне, заботам, заботам. Она столкнулась с трудом и заботами еще в детские годы и понимала, что они неизбежны для большинства людей, что лишь единицы избавлены от них, но их снедают другие заботы. Так уж повелось. Внизу простирался нарядный городок. Местами громоздились новые здания, местами все еще ютились ветхие, ему так и не суждено разрастись и превратиться в солидный город, просто не было возможности, тем не менее он дышал своими маленькими, но здоровыми легкими – не тягаясь со временем и со своими разраставшимися по миру собратьями… Я здесь больше жить не смогу, с предельной ясностью подумала она, но я рождена здесь и выросла, и я не вправе судить… Невесть откуда рядом появился старик с выцветшей рабочей торбой на плече. Он приветливо поздоровался и прошагал мимо.
Этот вечер Анетта посвятила старикам, была ласковой и ловко орудовала по хозяйству. Они выпили с отцом чуть больше обычного, расслабились, припомнили ее детство, старика Кушева, ее деда, с его магазином, припомнили его смерть, легкую, каким был и его нрав. Потом Анетта рассказала о новинках в медицине, о прогрессе в биохимии, разговор перекинулся на инфаркты и рак. Анетта поведала об английском открытии по поводу сходства структуры раковой клетки и клетки вещества, регулирующего рост органов и затягивание ран, увлеклась и принялась расписывать своим благодатным слушателям нашумевшее направление в медицине – восстановление нарушенных иммунных функций, после чего организм – самый могущественный целитель – замещал бесчисленное количество неоткрытых лекарств, выкарабкивался сам, подобно тому, как это происходило в течение миллионов лет до появления медицины и фармацевтики. Она прочла в глазах своих слушателей гордость за свою умную дочь, воспарившую так высоко в небесах знаний, и ей стало тепло и немного горько. Отец сказал, что будущее в руках науки и что она должна попытать счастья в какой-нибудь лаборатории или институте, однако мать воспротивилась: в лабораториях работают с отравами, еще загубит здоровье, а потом придется глотать лекарства, которые сама же изготовила. Лучше остаться в аптеке… Она и без того торчит в аптеке, отрезал отец, а ведь человек должен стремиться к большему, уметь производить впечатление, добиться известности… Эх, известность известности рознь, не сдавалась мать. Взять хотя бы эстрадных певцов, дикторов телевидения. А ученого – кто его знает и понимает? Только люди из его окружения, по пальцам перечесть можно…
Посмотрели телевизор, мать отправилась спать, а они вдвоем с отцом остались за столом. Анетта тайком разглядывала отца. Кушев старел, как жил – с прикидкой, почти незаметно. Так старел и ее дед. А что ждет ее? Этот вопрос она никогда себе не задавала, потому он ее и озадачил. Ко всему прочему, отец еще поинтересовался, есть ли у нее приятель, собирается ли она выходить замуж, ведь время уже подошло. Что она могла ответить ему – рассказать о пережитом с Григором или с Симо? Конечно же, нет, хотя она предполагала, что эти вещи не вызовут у отца удивления. Вообще, ничего не зная о его личной жизни, она всегда чувствовала, что у отца есть свои маленькие тайны, что грешил он не только в молодые годы. Это ощущение было необъяснимо – да она и не пыталась найти ему объяснение, – и появлялось в минуты, когда Анетта подводила итоги своим собственным увлечениям. С отцом мы похожи, говорила она себе, а с мамой – ничуть.
Анетта ответила отцу, что больше времени проводит одна – не то, что кукует, просто не может пока найти подходящую партию, мужчины погрязли в прозе жизни. Внимательно слушавший Кушев спросил, что конкретно она имеет в виду… Как что?.. Разве не ясно – мало зарабатывают, трясутся перед начальством, лебезят, мелко живут. Чувствуют себя неуверенно, понимаешь?.. Кушев понимал, все это было ему прекрасно известно.
– Жизнь изменилась, Анетта, – медленно промолвил он. – Никуда не денешься, нет уже частной собственности, связей, чести. Сейчас мы ходим на службу, а служба – сама знаешь, что такое.
– Знаю, папа.
– Но самое важное то, что в подобном положении окажутся и твои внуки, и правнуки, так что, чтобы спастись, приходится приспосабливаться. Этих людей нужно обхитрить и обскакать – не знаю, понимаешь ли ты меня.
Анетта задумчиво кивнула.
– Засиделась ты в своей аптеке – мать-то не больно слушай. То, что ты говорила давеча о курсах, о поездке, – это хорошо, но этого мало. Мало, Ани. Надо завязать солидные связи – завоевать какое-нибудь мужское сердце, разумеется, не отягощенное брачными узами – с семейными не связывайся, развод – паршивое начало.
Анетта выслушивала отцовские откровения с удивлением и даже с восхищением. Кроме того, он просто был прав.
– Ты прав, папа.
– В свое время я тебе намекал насчет торговли, внешней. Должно быть, ты уже не помнишь.
– Я-то помню, но это непростое дело, дело случая.
– Случай предоставь судьбе. А ты потрудись, не полагаясь на фортуну, исхитрись, как говорят охотники, – суй дичи приманку, иначе крупный зверь на тебя не выйдет, особенно в аптеке. Да к тому же, на кой тебе сдался больной хищник…
Их взгляды встретились и разошлись. Анетте припомнились мытарства, связанные с пропиской. Чего ей стоило попасть в список остро требующихся кадров, с помощью каких ухищрений и какой ценой это далось…
– Случай и судьба – это одно и то же, папа, – продолжила она свою мысль. – Судьба без счастливого случая – словно погребение заживо, разве я не понимаю…
Кушев принимал эту точку зрения, но не без оговорок. Сама по себе судьба слепа, особенно если ты решишь плыть по течению: она непременно выкинет тебя на мель. Инициатива и только инициатива – чтобы обставить ее на поворотах, подкараулить и обогнать, пока ты молод.
