характерно для подобного состояния. Вдруг ему представилось, как он со своего насиженного места в заброшенном доме сибирского городка наблюдает за жизнью какого-то крупного начальника в незнакомом, но крупном городе. Его увеличительное стекло держало в поле зрения объект дотошно и пристально. Лицо функционера было знакомо, но имена людей, особенно тех, кто не являлись коренными канцами, Помешкин, как правило, не запоминал. Не имея собственной личной жизни, Григорий Семенович интересовался лишь бытом человека вообще. Итак, крупный чиновник N, около пятидесяти лет, постоянно мелькающий на экране и на страницах региональных газет, находясь в ванной перед зеркалом, разговаривал вслух сам с собой. Если уточнить, что Помешкин уже давно научился мастерски считывать с губ наблюдаемых произносимые слова, то понятно, что он легко следил не только за движениями господина N, но и за его речью. Почему именно этот известный персонаж проступил в лихорадочном сознании господина Помешкина? Скорее всего, виновницей сего недоразумения явилась неведомая сила чудесного цветка. N, разглаживая щеки, готовился к бритью. Складки морщин на лбу, неровные борозды на скулах и обрюзгшая кожа на горле вызвали у него досаду на чиновничью судьбу.
— Работаешь с утра до ночи на чужой авторитет, а все не повышают. Я уж давно перерос свое ведомство, способен сесть в более важное кресло, управлять куда более значительным делом, выполнять проекты мирового уровня. А карьерного роста все нет, старость подкрадывается, можно и не успеть раскрыть талант… Мой взгляд в последнее время все больше углубляется в палаты Кремля.
Тут Помешкин злорадно усмехнулся: «Надо же, о чем мечтает!
— Гибкость ума есть, снисходительности к коллегам, особенно к тем, кто не блещет культурой, в избытке, комплиментарность в адрес высшего руководства — все при мне. Почему же нет роста? Этот мучительный вопрос буквально съедает меня. Ведь желание обладать властью подобно жажде в пустыне Сахара. Но если иному человеку достаточно глотка воды, то есть захудалого креслица в муниципальной структуре или кабинета с секретарем в губернаторской, то мне нужно значительно больше и выше! Что поделать с этим неистовым желанием? Удастся ли его укротить? Как отречься от амбиций масштабного управления? Ведь потребности ума и сердца посильней зова физиологии. Подавляя страсть к власти, не обреку ли себя на постоянные муки? Не пущу ли себе в итоге пулю в лоб? Но как же любить начальство, чтобы быть им замеченным? Оцененным? Продвинутым по лестнице власти? Что сделать еще? Я его восславляю, зацеловываю, жду его звонка, слова, приглашения на встречу как манну небесную. Демонстрирую всем, как его обожаю, все стены моего кабинета и дома увешаны его портретами. Он на крейсере, он на военном истребителе, на лошади, на глиссере, на московских площадях, на улицах Берлина, Парижа, Петербурга… Он говорит, он слушает, молится в храме, дает поручения, принимает именитых гостей, ласкает ребенка, рыбачит, поругивает недругов. Я не имею и не хочу иметь такого количества фотографий ни собственных детей, ни жены, ни родителей, вместе взятых. Потому что любуюсь им постоянно, предан беспримерно ему и его нынешней власти. А там посмотрим… Ой, не дай бог, подслушают! Я пристально наблюдаю за собой, чтобы всегда быть начеку, чтобы ни при каких обстоятельствах хоть мельчайшей деталью не показать ему даже малейшего разочарования. И совершенно никакой, ну абсолютно никакой критики, даже не критики, а легчайшего недовольства никогда не позволяю. Он самый, самый, самый! В нашем мире нет никого, кто достоин стоять рядом! Он выше всех по всем показателям интеллекта, духовности и доброты. Довольно часто мне кажется, что я люблю его больше, чем самого себя, но все равно стремлюсь любить его еще больше, чем все остальные! Я не стесняюсь выражать эти чувства к нему на публике, явить их своим родным. Мне безразлично, что думают другие, даже самые близкие. Обращать на себя его внимание своим восхищением в его адрес, обожествлять его дела и указания, петь хвалу его уму и великодушию — вот моя наипервейшая задача. И делать все это я должен чрезвычайно искренне и одухотворенно.
— Вон как понесло мужика! — дивился Помешкин.
— Надо, чтобы никто не заметил, не заподозрил фальши, — продолжал изливаться федеральный функционер, — не шепнул в сторону, будто я желаю получить высокий пост, чтобы никто не донес, что я лизоблюд, что мое обожание — чистейшее лицемерие. А на то, что скажут, донесут, напишут о моей профессиональной деятельности, какие помои выльют мне на голову, каким боком обернется моя работа, приведет ли она к кризису или коллапсу, что настучат на меня ревнители моего кресла, мне наплевать. Сегодня на конференции «Российский путь и развитие мировой цивилизации» необходимо найти что-то новое, восхваляющее его таланты, чтобы ему пришлось по душе.
Чиновник закончил бриться, погладил себя по щекам, выдавил на носу прыщ, побрызгал лицо одеколоном и, одевшись, сжал кулаки и принял осанистый вид.
— Таких типов полстраны, — отведя от глаз бинокль, вздохнул Григорий Семенович, — скучно. Набрести бы на что-то оригинальное.
Он опять приложил к глазам окуляры и оказался в спальне двух молодых людей. Они занимались тем делом, которое сближает два пола. Наблюдать за ними Помешкину не захотелось, и он продолжил переводить бинокль с окна на окно многоквартирного дома. Некая дама лет сорока лупила половником довольно крепкого мужичка.
— Банально, — проворчал Григорий Семенович.
Затем его взгляд остановился на компании молодых людей. На столе, за которым они сидели, стоял то ли чайник, то ли кофейник. На тарелке лежали сухарики. Друзья явно вели жаркую кухонную дискуссию. Это обстоятельство его чрезвычайно заинтересовало. Ну, прямо картинка из прошлого. Ведь современная молодежь без выпивки и секса группой не собирается. Плотнее прижав к глазам увеличительные стекла, Помешкин считывал с губ произносимые фразы.
— Наша страна не для спокойной жизни, а для постоянной борьбы, — говорил голубоглазый молодой человек с ранними залысинами. — Мне представляется, что какие-то неземные силы наделили русскую нацию особой революционностью. В социальных мечтаниях мы, бесспорно, лидируем, но не на площадях и митингах, а в воспаленном сознании. Я категорически против идеи покинуть Родину. Никак не принимаю вашу точку зрения: дескать, страна окончательно потеряна, обнищала, жилищный фонд полностью износился и лучше искать себя на чужбине, например в Китае. Чья это задумка — эмигрировать в Поднебесную? Не понимаю, как может русский человек жить на других территориях, в других культурах, а тем более в другом этносе или даже в другой расе? Чувство глубокого одиночества и тоски изведет. Сколько миллионов русских после Октябрьской революции перебрались во Францию, в Штаты, Германию, Сербию. Где они, где искать их следы? Встречаются лишь русские фамилии, их носители ни нашего языка, ни культуры не знают, а чаще и знать не хотят. Не лучше ли собрать молодые силы, попытаться переломить ситуацию и облагородить страну?
— Подожди, подожди, Андрей, — перебила его девушка с пестрой косынкой на голове, затянутая в джинсовый костюм.
Ее тонкое лицо, сосредоточенный взгляд и выпуклый лоб свидетельствовали о душевной незаурядности. Она встала, прошлась вокруг стола, словно собираясь с мыслями, и заговорила с чисто русской живостью и даже страстью:
— Ты отстал на пару десятков лет, а то и больше. Мир переболел социальными и национальными идеями самого разного толка. Наступила эпоха глобализации. Это мировой процесс, и не только экономический, он значительно глубже, он затрагивает межэтнические связи и отношения. Понятие национальность как таковое уступает место общечеловеческим ценностям. Русский пройдоха никогда не станет мне ближе, чем китайский, ангольский или чилийский законопослушный гражданин. Современный мир перестраивается, люди начинают гордиться не происхождением, а своими способностями, квалификацией, честностью и деловыми качествами. А если их нет, то хотя бы уважением к закону. Других критериев личности нет и быть уже не может. И национальная принадлежность тут ни при чем. Слава богу, этот параметр перестает существовать в восприятии людей, а спустя несколько поколений он исчезнет окончательно. Те, кто манипулирует национальной идеей, застряли в прошлом, отстали от жизни и наносят вред собственному народу. Не хочу внушать тебе мысль отречься от убеждений, но скажу, что фраза «Я человек мира» — не патетика, не крылатое выражение. Это требование дня нынешнего и дня будущего! Что такое сегодня Китай? Его можно сравнить с двадцатипятилетним парнем, находящимся во всем блеске своих физических возможностей и интеллекта, восхищающего трудолюбием, экономической перспективой и культурным богатством. Что сегодня Россия? Нужно давать оценку или вы сами знаете?
— Говори, говори, — потребовала другая девушка, бледная, как гипсовая статуя.
