– Ну процентов.
– Это почему так?
– Потому, что я – вор, а ты – сявка. Вот и получается… Двадцать процентов тебе за наводку, двадцать за участие… Усек?
– Это несправедливо!
– А ты как хотел?
– Поровну.
– Ну даешь! Поровну. Да где это видано, чтобы вор делил навар с приблатненным поровну?
– Я мазу надыбал.
– И че? Если бы не я, так бы тебе твоя маза и корячилась. Ты, братан, спасибо скажи, что я тебе такой расклад выдал. Шестьдесят на сорок! Это для тебя лафа!
Баня извлек из кармана подобранную у Добрынина монету с пятиконечной звездой, щелчком подбросил ее, поймал в кулак, разжал его и посмотрел.
– Чего там? – спросил Капитан.
– Орел!
– Лафа, – повторил Капитан. Он открыл шкатулку. Куча монет тускло блеснула. – Ну че? Годится такой расклад? Делим – и ходу! Вот тебе еще серебро. – Он достал из кармана горсть талеров. – Дарю!
– Не годится! – крикнул Баня.
Он молниеносно выхватил из-за пазухи шило и вонзил его в сердце Капитана. Тот изумленно взглянул на напарника, но глаза его уже мутнели, и он рухнул навзничь… Шкатулка вывалилась из рук вора, золото и серебро рассыпалось по земле.
– Не годится, не годится… – как заведенный, повторял Баня, собирая монеты назад в шкатулку. – Ты думал: я фраер? А я авторитетный… Авторитетный я, понял! И клал я на тебя!
6
Возможно, читатель, занятый острыми коллизиями сюжета, уже позабыл о существовании главного персонажа нашего повествования. Пришло время напомнить о нем.
Юра Скоков явился в горотдел милиции как самый обыкновенный законопослушный гражданин. До сих пор он бывал здесь лишь в качестве подозреваемого или обвиняемого. Короче, в качестве преступника. Он толкнул дверь, попал в полутемный вестибюль и огляделся. Все выглядело как обычно. Ряд жестких казенных стульев вдоль стены, морда дежурного за стеклом. Но даже запах, устоявшийся за десятки лет, – смесь ароматов сапожного крема, прокисших окурков и несвежей мочи, – показался ему новым и чуть ли не приятным. Скок, нужно сказать, толком не знал, к кому обратиться. Он шел по длинному коридору вдоль обшарпанных дверей и читал таблички на них. Одно имя показалось знакомым. На табличке значилось: «Иван Матвеевич Колыванов. Уполномоченный по надзору».
«Колыванов, – мысленно повторил Скок. – Иван Матвеевич…»
В памяти возник толстый краснолицый дядька с редкими усиками. Вроде ничего мужик. Зайти, что ли?
Скок толкнул дверь и столкнулся именно с ним, краснолицым. Тот, видать, собрался покидать свой кабинет. На его кителе имелись погоны майора.
– Извините, – пробормотал Скок и хотел уж выйти, когда краснолицый поймал его за рукав ковбойки.
– Погоди, парень. Рожа твоя вроде мне знакома.
– Понятно, знакома, – пробурчал Скок.
– Ага, въехал. Ты – Юрка Скоков! Я тебя брал три года тому назад. Какими судьбами?
– Откинулся вот… То есть освободился. А сюда пришел за документами. Паспорт хочу выправить.
– Освободился, значит. Хорошо. Да ты садись.
И когда Скок уселся перед заваленным бумагами письменным столом, Колыванов пристроился напротив, придвинул к нему пачку «Беломора»:
– Рассказывай.
– А чего рассказывать? – спросил Скок и закурил.
– Чего делать надумал? Опять по карманам шарить?
– Почему сразу по карманам?
– Может, завязать хочешь?
– Может, и хочу.
– А остановился где?
– У мамки в землянке.
– На Карадырке? М-да. Не хоромы…
– Это точно.
– Так чего решил?
Скок пожал плечами.
– А вашу бражку мы того… – сообщил майор.
– Слыхал.
– Этот ваш, главный… Как его?.. Федул?.. Точно, Федул. Миронов Сергей Федорович. Он себя керосином облил… Или бензином. И запалил… Предъяву ему, видишь ты, кинули, будто стучит.
– А разве нет?
– Ну он и решил честного вора изобразить. А после его похорон мы всех и накрыли. И Голову, и Харю, и Кудрявого… Вилы, короче, им сделали. Так что, Скок, не с кем тебе по трамваям шастать.
– Да понял я.
– И отлично, что понял. А вот я никак не пойму: чего ты делать собираешься?
– Не знаю еще.
– Нужно к какому-то берегу прибиваться. Советую: кончай со старым, определяйся на настоящую работу.
– Кто же меня возьмет? С двумя-то судимостями…
– Возьмут. Главное, чтобы желание было.
– Желание, может, и есть.
– А куда бы ты хотел?
– На макаронную фабрику.
– Ты, браток, кончай дерзить. На макаронную фабрику он желает! А на мартен не хочешь?
– Куда?!
– На мартен. Поближе к горячему металлу. «В ту заводскую проходную, что в люди вывела меня».
– Какой мартен?.. Я же ничего не умею.
– Научишься. Не боги горшки обжигают. Пойдешь на печь, возьмешь в руки лопату и будешь кидать раскислитель.
– Здоровье не позволяет.
– Насильно, конечно, никого не заставляем, – равнодушно сказал Колыванов, – только, браток, в таком случае долго ты на свободе не задержишься. Опять на зону отвалишь.
– Это еще почему?
– Очень просто. Нынче у нас какая линия? Очистить город металлургов от разной нечисти. Ты поболтаешься-поболтаешься да и возьмешься за старое. Жить-то надо. Начнешь щипать. А мы тут как тут. И снова ты получишь пятерку и отправишься на лесоповал.
– Надоело!
– Вот и я говорю. А посему дуй на мартен.
– Не возьмут меня.
– Возьмут! Направление получишь. Начнешь работать. Комнату в общаге дадут. Словом, встанешь на ноги. Как паспорт оформишь, я распоряжусь, чтоб побыстрее все сделали, придешь ко мне, я дам бумагу, а там в отдел кадров и в цех. Все понял?
Скок кивнул.
– На аркане тебя никто не тащит, но советую подумать над моими словами. Поверь, в противном случае все будет, как я тебе рассказал. Карман – суд – лесосека. Жду тебя через три дня.
