из розовато-лиловых в мутно-красные, отороченные по краям ярчайшей огненной кромкой. Тени удлинились и загустели. По-прежнему над головой заливались птички, однако, казалось, и они приустали, потому что щебет внезапно обрывался на самой высокой ноте, чтобы через несколько секунд возобновиться.
Зной июльского дня потихоньку спадал. Запахло горьковатым дымком от костра, на котором, видать, жгли бурьян. Где-то вдалеке возбужденно орали коты. На шее ведомой домой козы надтреснуто звякало жестяное ботало. Мир был объят покоем и негой.
Такие минуты Скок помнил с детства, и они казались ему наиболее светлыми и бездумными среди всей тоски и скуки их с матерью беспросветного существования. Сейчас лучше всего было присесть на скамейку возле калитки и отстраненно смотреть на запад, куда, за еле заметную цепочку зубчатых гор, скатывался огненный шар солнца. Река сверкала расплавленным золотом, а на противоположном берегу, словно мираж, колебался непостижимый розовый город.
Скок так и сделал. Он уселся на скамейку, поставил рядом сумку с продуктами, достал папиросу и задумался, взирая на закат.
Что дальше? Как поступить с деньгами? А с Ленкой? С ней-то как быть? Жениться? А пойдет ли она за него? Одно дело – крутить ни к чему не обязывающий роман, а совсем другое – связывать себя на всю жизнь. И с кем связывать? С уголовником!
Нет, он не уголовник…
А кто же, ехидно пропищал голосок на самом дне сознания. Уголовник и есть! И то, что он работает в мартеновском цехе, вовсе ничего не значит. Кто кассиршу швейной фабрики ограбил? Он! Как говорится, сколько волка ни корми… Ладно, уголовник… И что из этого следует? Разве он не вправе претендовать на свой собственный кусочек счастья? Вправе! Пускай другие всю жизнь корячатся возле мартеновской печи, у прокатного стана, кладут кирпичи на стройке, крутят баранку… Знать, такая у них судьба, а ему нужно много и сразу. Если не может получить честно, нужно отнять, украсть, ограбить… А как иначе? Иного выхода ведь нет. Вот только… Вот только людей приходится убивать. Этот мужик… Мать… Но мать ведь он не убивал?
«Ой ли!» – вновь пискнул тот, кто сидел глубоко внутри.
– Ладно, хрен с ними, – вслух произнес Скок, отбросил окурок и сплюнул.
Он толкнул калитку. Землянка как будто стала еще ниже. И не только ниже. Теперь в ее очертаниях Скоку чудилось что-то чужое, даже зловещее. Он не понял происхождения сего чувства. Вокруг все было спокойно. На дверях висел тяжелый амбарный замок, и не было никаких сомнений: со времени его запоя и того дня, когда за ним приехал Степан Тимофеевич Галушко с товарищами, сюда никто не наведывался.
Скок достал ключ, отпер дверь и вошел внутрь. Свету еще было достаточно, чтобы разглядеть, какой хаос царил внутри. На столе валялись засохшие хлебные корки, стояла тарелка с заплесневелыми солеными огурцами, лежал кусок мяса, от которого исходил тошнотворный запах. Тут же имелось несколько пустых бутылок. Хотя одна была наполовину полной. Скок поднял ее, крутанул, наблюдая, как в бутылке появился маленький смерчик. Пить в данную минуту вовсе не хотелось. Он поспешно убрал со стола, достал из сумки свежую французскую булку, краковскую колбасу и бутылку тепловатого кефира.
Поев, Скок улегся на кровать и задумался. Что-то мешало сосредоточиться. Ах да! Деньги! Нужно сходить, проверить: на месте ли они? Но вставать не хотелось. Скок задремал. Спал он, судя по наручным часам, минут сорок, а когда очнулся, в землянке было почти темно. Скок соскочил с кровати, потянулся. Что делать дальше? Лечь окончательно? Нет. Слишком рано. А то проснешься среди ночи и до утра не сомкнешь глаз. Покурить, что ли?
Он вышел во двор и огляделся. Солнце уже зашло. Лишь яркое свечение указывало на то место, где оно скрылось. Пахло полынью и дождем. Где-то неподалеку пиликала гармошка, и слышались пьяные голоса, выводившие «По Дону гуляет казак молодой…». Пойти, что ли, к ним, присоединиться к веселью? – размышлял Скок. Надо думать, с радостью пригласят. У него и бутылка имеется. Он представил преувеличенные восторги малознакомых людей при своем появлении. Вначале раздадутся вопли: «Выпей с нами, братан!» – потом полезут целоваться… Скока передернуло от отвращения.
Нет, хватит! В конце концов, ему уже нечего корчить из себя блатного. Наелся по горло! Сыт!
Лучше проверить, в целости ли денежки.
Он вернулся в землянку, зажег керосиновую лампу и направился в сарай. Замка здесь не имелось, однако он и так чувствовал – сюда никто не заходил. Кучу хлама, под которой спрятаны деньги, никто не тревожил. На всякий случай Скок подкрутил фитиль и поднял лампу повыше, стараясь углядеть – не прячется ли кто в дальнем углу, и вдруг увидел висящую на гвозде не то простыню, не то старую скатерть. Присмотревшись, Скок понял: перед ним вовсе не предмет домашнего обихода, а человеческая фигура, закутанная во что-то бесформенное.
– Ты кто? – спросил он. – И чего тут делаешь?
Человек молчал.
Скок поднес фонарь к лицу незнакомца, и его словно пронзило током. Колени внезапно подогнулись, и он чуть не сел на земляной пол сарая.
Перед ним стояла мать!
Скок никогда не отличался трусостью, однако на сей раз самообладание отказало ему. Гортань перехватило, словно некто сжал ее ледяной дланью. Он не мог вымолвить ни слова. Мать смотрела ему в лицо мертвыми глазами и тоже молчала.
Наконец столбняк немного отпустил нашего героя. Сколько на это понадобилось времени: пять минут или час? Лампа в его руках уже начала чадить.
– Ты зачем явилась, мамаша? – прошептал Скок.
Существо не отвечало и все так же неподвижно пялилось на сына.
«Девять дней когда?.. – соображал Скок. Мысли метались в голове, точно вольные птички, попавшие в клетку. – Завтра?.. Нет, кажется, послезавтра… Чего она явилась?.. За мной?..»
– Я не виноват! – вдруг заорал он. – В смерти твоей не виноват! Я не хотел!..
Мать не двигалась.
Он расхрабрился и тронул ее за плечо:
– Пойдем в дом.
Она молчала.
– Пойдем, мамаша.
Скок потянул ее за руку. Рука была холодная, как лед, и Скока передернуло от омерзения.
Мамаша безропотно пошла вперед, ведомая за руку сыном. Во дворе было совсем темно. Скок отворил дверь землянки и пропустил мать вперед.
«Что с ней делать? – лихорадочно размышлял он. – А если кто-нибудь войдет?»
Хотя кто мог явиться сюда среди ночи?
Мамаша и в землянке вела себя точно так же, как и в сарае. Она неподвижно стояла посреди комнаты.
– Ты зачем пришла? – спросил Скок. – Почему тебе в могиле не лежится? Чего мне теперь с тобой делать? На девять дней придут люди тебя поминать, а ты – вот она, «пожалте бриться». Очень мило, ничего не скажешь. И куда прикажешь сейчас тебя положить. Вот что. Давай-ка под кровать. Тебе ведь все равно – где лежать. Места там полно…
19
Утром, часов эдак в семь, когда все нормальные люди досматривают самые сладкие утренние сны, в квартире Севастьянова раздался телефонный звонок. Профессор проснулся, когда телефон надрывался в пятый или в шестой раз. Некоторое время он лежал, сонно размышляя: кому это он вдруг понадобился в такую рань? Аппарат не умолкал. Чертыхнувшись, Севастьянов поднялся со своего ложа и прошлепал в прихожую.
– Да? – пробурчал он в трубку.
– Спишь, Серёнька?
Вначале Севастьянов даже не понял, кто говорит.
– Само собой, – недовольный фамильярным обращением, произнес он.
– А у меня есть новости, – продолжал вещать голос. – И какие! Ты, парень, обалдеешь.
