Вечером заинтригованный Сережа пошел следом за небольшой группкой, которую возглавлял Соболь. Идти пришлось недалеко. Таинственным местом, куда стремились мальчики, была… баня.
Сережа тут же понял. Сегодня мылись старшие девочки и женский персонал детдома.
– Есть на что посмотреть, – хрипло произнес Соболь, кивнув в сторону замазанных окон.
– Так ничего же не видно? – усомнился Сережа.
– Не волнуйся. Сморчок все разведал. Он у нас следопыт.
Не почувствовав насмешки, Сморчок радостно фыркнул.
– Залезем на чердак, – продолжал объяснять Соболь, – потолок там щелястый, все отлично обозревается. Ложись на пол и лови сеанс. Только осторожно, а то все прогнило, можно свалиться прямо им на головы, – он захохотал. – Вот будет номер! Ну, вперед!
Старая лестница, предусмотрительно заранее приставленная к задней стене бани, подозрительно трещала, но выдержала, не подломилась. На чердаке было почти так же душно, как и в самой бане, и вдобавок ужасно пыльно.
Сморчок, не выдержав, чихнул.
– Тише ты! – цыкнул на него Соболь.
– Никто не услышит, – отозвался Сморчок, – а ну, братва, кнокай Машек. – Он первый улегся на пол и пристроился к щели. Сережа тоже уткнулся в пыльные доски и всмотрелся. Сначала он ничего не увидел, в бане было полутемно, потом стал различать голые тела, мокрые, покрытые мыльной пеной. Разглядывать моющихся женщин сверху оказалось довольно смешно, и Сережа, не выдержав, фыркнул. Потом он стал узнавать тех, внизу. Вон географичка. Худая, как щепка, и совсем без грудей. Сережа и не знал, что бывают совершенно плоские, вон Зинка – подружка сестры, вот у этой все на месте, а вот и сестра. Разглядывая женщин, Сережа не испытал ничего сверхъестественного. Голых он видел и раньше, ту же сестру и мать. А остальные? Он оторвался от щели и посмотрел на своих спутников. Те явно были в восторге. Вон как елозят по полу. А Сморчок, тот даже руку в штаны засунул. Сережа снова прильнул к отверстию. Ему стало скучно, однако уходить в одиночку не хотелось. Начнут болтать за его спиной. Мол, корчит из себя правильного… Хотя Сережа смотрел на «блатных» с плохо скрытым презрением, лишних разговоров он не желал.
Взгляд мальчика перебегал с одной нагой женской фигуры на другую, пока не наткнулся на повариху Евдокию Петровну. Это была статная крутобедрая брюнетка лет тридцати пяти, не то хохлушка, не то казачка. Веселая шумливая баба, как поговаривали, весьма охочая до мужского пола. Сережа присмотрелся. Маслянисто-сливочное тело поварихи словно светилось изнутри. Густые смоляные волосы облепили ее спину, большие, слегка увядшие груди двигались, словно живущие своей собственной жизнью отдельно от остального тела. Вот она подняла над головой жестяной тазик и окатила себя водой. У Сережи захватило дух. Для него больше никого не существовало. Он смотрел только на Евдокию Петровну. Сверкающее, покрытое капельками влаги распаренное тело потрясло воображение подростка.
Через пару дней пригожая повариха заметила интерес мальчика к собственной персоне. Некоторое время она ничего не понимала, потом догадалась о его чувствах. А Сережа вдруг ни с того ни с сего полюбил работу на кухне. Он охотно вызывался чистить картошку, таскать тяжелые баки с борщами и котлетами. И постоянно он старался быть рядом с поварихой. Прошел месяц. Страсть Сережи не ослабевала, напротив, она еще более усилилась. Он не сводил глаз с объекта своего обожания. Влюбленность мальчика заметили окружающие. Начались хихиканья и насмешки. Сама Евдокия Петровна вела себя с Сережей со свойственным поварихам коварством. Она то как бы невзначай дотрагивалась до мальчика рукой, то материнским жестом гладила его по голове, вроде бы благодаря за старание, то, наоборот, без всяких оснований начинала шпынять, поминутно посылала по разным пустякам.
Она ласково называла его «Сереженька», «солнышко», а через минуту могла грубо бросить «придурок» или «нахаленок»… Жила она в отдельной небольшой каморке в служебном крыле детдома.
Тот день Сережа запомнил навсегда. Еще днем она цепко исподлобья посмотрела на него, как бы оценивая, и о чем-то задумалась. Потом еще несколько раз Сережа ловил на себе ее странные взгляды. Под вечер, улучив момент, когда рядом никого не было, она шепотом сказала:
– Приходи, как стемнеет, под мое окно.
В сумерки Сережа прокрался к служебному крылу. Его уже ждали. Скрипнули и распахнулись оконные рамы, и он услышал хриплый голос:
– Лезь сюда.
Не веря в свое счастье, он вскарабкался на подоконник и чуть не сорвался от волнения. В комнате было темно, пахло пудрой и дешевыми духами. Не говоря ни слова, повариха схватила мальчика и повалила на звякнувшую кровать. Кровать, видимо, протестовала против такого альянса. Но юный Казанова не обратил внимания на предостережение панцирной сетки. Он бросился в объятия совратительницы.
Часа через два повариха принялась выпроваживать своего кавалера.
– Все, хватит! Больше не могу! – шептала она томным голосом. – Иди, иди… Потом…
И когда Сережа выходил из комнаты тем же путем, каким и пришел, она произнесла ему в спину:
– Ну ты даешь, пацанчик! – в голосе поварихи вместе с удовлетворением звучало и почти неприкрытое удивление.
4
Февраль 1941 года кончился, началась весна. Сестра к тому времени поступила так, как хотела. Она получила паспорт и уехала неизвестно куда. Перед отъездом она обняла брата и сказала на прощание:
– Знаешь, Сережа, придется нам с тобой выплывать в одиночку. Коли отец с матерью не смогли обеспечить нам сносную жизнь, остается надеяться только на себя. Их я не виню, хотя считаю, что все можно было бы построить по-другому. Ни к чему было уходить в лес, скрываться от людей, словно дикие звери. Хотя, может быть, я чего-то не понимаю. Попытаюсь устроиться в этом ужасном мире. Как только определюсь, обязательно напишу. Найду тебя непременно, но сейчас нам лучше быть порознь. Но ты, я думаю, не пропадешь, – она усмехнулась. – Ну, будь здоров.
Отъезд сестры не особенно огорчил мальчика. Роман с поварихой был в самом разгаре, и именно это занимало все его помыслы. И тут начали происходить и вовсе странные вещи. Началось все с запахов. С некоторых пор Сергей почувствовал, что у него невероятно усилилось обоняние. Он чувствовал запах
