– Дышать легче.
– Дурачье! – Соболь сплюнул в костер.
– Чего тебе все не нравится? – вступил в разговор Сморчок.
– А почему мне должно все нравиться?
– Коли не нравится, зачем пошел с нами?
– Тебя забыл спросить.
– А что, в детдоме лучше? – спросил Косой.
– Ты, Васек, вроде из колхоза?
– Ну и что?
– Хлебопашец?
– Батянька пчел имел. Пасеку. Как весна, уезжал в лес, нас с собой брал. Я лес люблю… Потом его, правда, того… Забрали. В колхоз долю не хотел вступать. Ну его и подгребли, и мать заодно. А нас в детдом… Да ты ведь знаешь.
– Вот и видно, что ты в лесу вырос. Жили в лесу, молились колесу…
– Ты что же, хочешь сказать, что я дефектный?
– Что ты, Васек, как можно, – издевательски произнес Соболь. – А я вот раньше в лесу почти и не бывал. На даче если только, да какой там лес! Я городской. Мне нравится, когда большие обставленные комнаты, красивая мебель, музыка играет, накрытый стол, гости… Чтобы свет отражался в бокале с рубиновым вином, – он, видимо, повторил слышанную когда-то фразу. – Чтобы жизнь сверкала и кипела. А что лес? Елки да палки. Тоска! – Он замолчал и уставился на огонь.
– Я вот тоже в городе вырос, – сказал Сморчок, – а я что видел? Какие там бокалы с рубиновым вином. Общий барак. Отец вечно посменно на заводе. Мать хоть и не посменно, но тоже пашет, света не видя. А музыка?.. Трофим у нас был. Машинистом на паровозе работал. Тот как подопьет, достает из-под кровати гармошку и пиликает разную ерунду. Вот и вся музыка. Вина сроду никто не употреблял, все больше «беленькую» или самогон. Недалеко от барака с завода ручей вытекал, красный такой. Вот возле этого ручья мы и резвились. Корабли пускали, лягух надували… Это спервоначалу. Потом другое занятие нашли. К ручью ходили не только мы, пацаны, но и кто постарше. Работяги с бутылкой. Парни с девками. Работяги подопьют, на солнышке их разморит, а мы тут как тут. Шмон наведем. А парень девку под кустом завалит, ну мы опять же сеанс ловим. А если парень или девка знакомые, на понт берем, мол, сейчас пойдем про вас все расскажем. Они и откупались…
– Кусочник ты! – презрительно проговорил Соболь.
– Ладно, чистоплюй, не гоношись. Матку в столовой прихватили. Проворовалась. Хищение социалистической собственности. Дали ей десятку, и… привет семье. Не знаю, что уж она за социалистическую собственность тягала, только достатка особого у нас не замечалось. Десятку-то дали с конфискацией. Пришли вещи описывать, так даже смеялись… Только матку забрали, папаша приволок откуда-то новую маму. Грех жаловаться, особо не обижала. Попробовала бы только… Короче, учебу я забросил, связался с домушниками. Ну и… По малолетству и в детдом попал. В детдоме, конечно, не так уж плохо. Кормили, простынки белые, а все же здесь лучше. В этом я с Васькой согласен. Вот найдем золотишко и заживем.
– Как же ты заживешь? – поинтересовался Соболь.
– Ну как? Известно. В Крым махну, к морю. Вино и женщины.
– Сейчас война, какой там Крым?
– Какая война! Она кончится за месяц-другой. Победоносная Красная Армия войдет в Берлин, уж поверьте мне.
– Ну-ну. Ты прямо пророк. – Соболь захохотал. – Слушай, Дикий, – обратился он Сереже, – а ты со своим золотом что делать будешь? Тоже на женщин потратишь? Ты, говорят, с поварихой Дуськой шуры- муры крутил? Было?
– Да-да, – жадно запросил Сморчок, – расскажи, Серый, какая она, Дуська? Правда ли ты ее?.. Ну расскажи? – канючил он.
Но Сережа молчал, поглощенный своими думами.
– Да ну его, – сказал Соболь. – Спит, что ли. Что там Дуська, шалашовка дешевая… С деньгами таких женщин можно отыскать. Золото будет, я через границу подамся.
– Через границу?! – изумился Сморчок. – Как это?
– Очень просто. В Турцию или Иран.
– А потом?
– Потом в Париж.
– Ну, значит, в Америку.
– Ерунда это все, – хмыкнул Сморчок. – Через границу не проберешься. Помнишь, как на политинформации рассказывали про Карацупу и его собаку, как ее там звали, Ингус или Индус…
Соболь загадочно усмехнулся.
– Было бы золото. Тогда бы никакие Карацупы не были страшны.
– А я бы в лесу остался жить, – сказал Косой. – Здесь ни войны, ни собак, ни пограничников, ни воров… Тихо, спокойно…
– Только медведи бродят, – ехидно подсказал Соболь.
