пили коньяк… Никогда! Никогда больше эту мерзкую жидкость в рот не возьму! А потом я стала рассказывать про свою работу, про Екатерину… Или это позже было? Господи! Все в голове перемешалось…»
Память услужливо подсунула ей еще один эпизод, точно кадр из скабрезного фильма. Милочка увидела себя со стороны и резко поднялась на ноги, так что чуть не потеряла равновесия.
«Не хватало еще упасть и расшибиться! Хватит хныкать! Душу никакой пеной не очистишь, хоть целый день отмывайся!»
Милочка вылезла из ванны, насухо вытерлась большим махровым полотенцем и решительно направилась в комнату. Надела чистое белье, домашние леггинсы и хотела было натянуть старую рубашку Павла, которую любила носить. Но когда взяла ее в руки, разрыдалась, уткнувшись в тонкую ткань лицом.
— Павлик, милый мой Павлик! Как нам было хорошо с тобой, а я все разрушила. Да, не было бурной страсти, но ты всегда относился ко мне с такой нежностью и лаской, с таким вниманием. А я, мерзкая дрянь, не ценила этого, принимала как должное. Жила как за каменной стеной, думала только о себе и о своей работе. Вот и доигралась. Умных разговоров захотелось, от комплиментов голова закружилась… А ведь Алик ничего мне не предлагал, никаких планов не строил. И ушел не простившись… как от продажной девки. Так мне и надо!
Милочка аккуратно положила рубашку на кресло и вынула из шкафа блузку. Потом решительным движением сдернула с кровати простыню и стала сдирать наволочки с подушек и вытряхивать одеяло из пододеяльника с таким остервенением, будто постельное белье было в чем-то перед ней виновато, будто оно стало ее сообщником минувшей ночью. Собрав все в охапку, она запихнула этот ком в стиральную машину, включила ее и, только когда агрегат заработал, немножко успокоилась. Ее взбудораженному мозгу представлялось, что так она очищает себя и свою память от прошлого.
Потом Милочка вернулась в комнату и занялась уборкой. Оставшееся печенье и фрукты она безжалостно отправила в мусорное ведро, вылила в унитаз недопитый коньяк и несколько раз спустила воду. Застелила постель на тахте, отнесла в кухню бокалы и чашки и чуть ли не полчаса мыла их под струёй горячей воды такой горячей, что едва можно было терпеть. Но и этого ей показалось мало: она полила посуду специальной жидкостью и снова принялась ее мыть, будто хотела сделать стерильной. Потом сбегала на лестницу, опорожнила ведро в мусоропровод и вернулась к себе, чтобы еще какое-то время отмывать теперь уже ведро. Наконец квартира приобрела почти прежний вид.
Милочка села перед маленьким туалетным столиком, взяла в руки щетку для волос, поднесла ее к голове и внезапно замерла. Из зеркала на нее глядело совершенно незнакомое лицо: свалявшиеся белокурые волосы, черные круги под глазами, землистая кожа, опухшие губы…
— Тьфу, погань какая! — выдохнула Милочка, отвернулась от зеркала и принялась яростно водить щеткой по волосам, выдирая чуть ли не пряди и не замечая боли.
«Когда Бог хочет наказать человека, он лишает его разума, — подумала она. — Вот и я сошла с ума. Насколько наши отношения с Павлом были чище и естественнее, чем этот кошмар. Все, Алика надо забыть. Выбросить из жизни. Иначе я просто захлебнусь в этой грязи. Да и не мое это… Но Павел… Если я ему признаюсь, поймет ли он меня? Простит ли? Как можно простить то, что я натворила? За это убить — и то мало».
На окно сели два голубя и заворковали, как будто была не осень, а разгар весны. Милочка оглянулась на этот звук, и слезы снова полились из ее глаз. Она вспомнила, как Наташа со своей обычной иронией называла их с Павлом «голубком и горлицей», и ей тогда это почему-то казалось обидным, хотя она и не подавала виду.
«Как же быть с Павлом? А может, не говорить ему ничего? Такое не повторится, никогда больше ничего подобного не произойдет, я всю жизнь буду искупать свою вину перед ним, буду идеальной женой… Надо пойти в церковь, помолиться, поставить свечку, покаяться…»
Впервые за все утро Милочка почувствовала некоторое успокоение. Решение было найдено, единственное, пожалуй, приемлемое для нее сейчас решение. Она не без опаски взглянула в зеркало. Н-да, с таким лицом даже на улицу нельзя выходить, не то что в издательство ехать.
«Надо позвонить, сказать, что заболела, перенести встречу. А сегодня можно все еще раз просмотреть, чтобы текст был безупречным. Вечером приедет Павел… Он поймет, что я плохо себя чувствую, устроит меня в кресле, укутает шалью, сделает чай… Милый, милый Павлик! Я почитаю ему что- нибудь из моей книги, расскажу про Екатерину — он так замечательно умеет слушать. Да, не знает он историю, ну и что? Я ведь вообще не интересуюсь его работой, а ему наверняка хочется со мной иногда и о себе поговорить, а не только обо мне. Эгоистка несчастная!»
Размышляя, Милочка машинально перебирала бумаги на письменном столе. Папки с рукописью нигде не было. Странно, ведь не маленькая вещь, толстенная папка… В сумке папки не было, на столе не было, нигде. Милочка остановилась посредине комнаты, и вдруг в ее голове точно молния сверкнула. Она вспомнила, как ночью сидела на тахте совершенно обнаженная, а Алик фотографировал ее, делал один снимок за другим и при этом распинался о том, какая она. Милочка, красивая, необыкновенная да какая умная, какая талантливая. И она растаяла, совершенно потеряла голову, захотела показать ему, что она вообще потрясающая женщина — такой роман написала.
Милочка вспомнила, как она соскочила на пол, бросилась к столу, взяла в руки папку и начала хвастаться, что собрала совершенно уникальные материалы, что большинство из них вообще публикуются впервые, что это — новый взгляд на историю, прямо открытие, что она обязательно получит за эту книгу международную премию… В общем, распустила хвост. И тут же похолодела от еще одного воспоминания: пока она хвасталась, Алик отложил в сторону фотоаппарат и как-то весь подобрался.
— Неужели этого еще никто не видел? — взволнованно спросил он.
— Никто! — с радостной готовностью ответила она. — Никто абсолютно. Завтра понесу в издательство.
— Но ведь это настоящая научная работа, правда? Значит, у тебя должен быть научный руководитель.
— Он у меня был, когда я в аспирантуре училась, но несколько лет назад умер. Вот, а больше никто ничего о моей работе не знает.
— Какая ты молодец! Уже и договор с издательством заключила, правда?
Ей бы насторожиться и сказать: да, заключила, все в порядке. А она, дура набитая, идиотка безмозглая, развратная тварь, блаженствовала от сознания своей талантливости и неповторимости да так и ляпнула:
— Есть только устная договоренность. Они возьмут рукопись, отдадут ее на рецензию, а потом уже будем договариваться…
— Не боишься, что зарубят?
— Ни капельки, — хвастливо заявила она. — Все же знают, с кем я начинала работу. А потом, у меня все документы приложены, они в отдельной папке лежат, вот тут, внутри большой, вместе с текстом романа.
Алик взял со стола папку, взвесил ее на руке и засмеялся. Да-да, она прекрасно помнит, что он засмеялся:
— Ну и кирпичи ты таскаешь, хрупкий мой ангел!
И положил папку на край стола. Дальше в памяти был полный и беспросветный провал, лишь брезжили кое-какие эпизоды, но они не имели к папке ровно никакого отношения. Милочка без сил опустилась в кресло и замерла, будучи не в состоянии до конца осознать весь ужас того, что произошло. Неужели Алик… Но это же… Это конец всему…
Тут взгляд ее упал на телефонный аппарат, и она вскочила на ноги, точно подброшенная невидимой пружиной. Он же дал ей номер своего телефона! Она никогда ему не звонила, но он просто навязал ей этот номер в один из тех дней, когда они еще так прекрасно проводили время в интеллектуальных беседах и прогулках. Где же этот листок? Ах да, она переписала его в записную книжку. На букву «А», потому что… Потому что, дура несчастная, не удосужилась узнать фамилию своего поклонника. Телефон, кажется, рабочий, придется просить Алика, хотя у него наверняка есть отчество, не мальчишка же! Ох, как все глупо, бездарно, пошло!
