– Это только за последние две недели, – вайкнул Ашот. – А сегодня акции «АлОла» снова упали на двенадцать процентов, потому что кто-то из своих же сказал, что «АлОл» готов к банкротству.
– Готов, давно готов. И что?
– А то, что вчера акции взлетали на пятнадцать процентов, потому что другой знаток, говорят, тоже твой знакомый, бывший министр Волков, говорил, что судебные приставы арестовывать основные активы не будут. Плюс двенадцать, минус пятнадцать, плюс десять, минус семь, плюс двадцать, минус двадцать три…
– И что? – снова вытирая со лба пот, спросила я.
– Элементарная арифметика. Если заранее о заявлениях твоих знакомых знать и все эти плюсы-минусы грамотно сложить, то в собственном кармане останется вай-мэ сколько.
– А-а… – дошло до меня. – Предлагаете Лешке на крышке собственного гроба станцевать!
– Пачэму сразу так уж танцевать? – прицепился к слову «танцевать» Ашот. Против «гроба» возражений у уважаемого народного избранника не находилось. – Заработать предлагаю.
Не успела прокомментировать предложения честного бандита, как на моем мобильнике высветился номер Димкиного телефона. Джой на время каникул улетел в гости к Арате в Токио и оставил телефон дома – в Японии все равно у наших операторов нет роуминга, стандарты связи иные. Уходя в Думу, я дала Димкин мобильник опальному олигарху. Старыми своими телефонами – ни лондонским, ни московскими – Лешка теперь принципиально не пользовался и новые номера заводить не желал. Он вообще общаться с миром не желал. Теперь, в случае экстренной необходимости, пришлось дать ему с собой Димкину трубку – для связи.
– Савельева, отбой!
– Почему «отбой»?
– Мальчик нашелся.
– Слава Богу! – выдохнула я и схватилась за живот. Мне бы теперь от радости за чужого ребенка своего прежде времени не родить. – Где ж он был? Сам, наверное, убежал куда-то, а мы уже сразу и политику приплели.
– В том-то и дело, что не сам. Говорит, какая-то тетя его на машине увезла, мороженое купила…
– При минус пятнадцати ребенку мороженое?! Странная тетя.
– Это еще не все странности. Игорек говорит, тетя его в какую-то больницу привезла, там у него кровь из пальчика взяли, потом эта рассерженная тетя сказала: «Не он!», поймала такси, и велела водителю довезти мальчика до подъезда. Водила довез, в домофон позвонил, но прежде, чем мы все выбежать успели, уехал от греха подальше.
– А кровь из пальца зачем?
– Вот и мы все гадаем – зачем?
31. Суррогат жизни
(Ленка. 2000 год)
…и они стали жить дальше. И жили не хуже, чем все. Только отчего-то все чаще Ленке стало казаться, что она сходит с ума.
Долго уговаривала себя, что все хорошо. Муж при работе, уважаем, дочь – хорошая девочка, до боли напоминающая ее саму. Работа, семейный отдых в Турции или на Канарах. Все есть. И ничего нет.
Все чаще казалась себе осликом в болоте – вытащишь копыта, хвост увязнет. Разберешься с Иннулькой, Вадим ходит злой, себя накручивает, отчего это жена так часто в командировки ездить стала. Выяснишь отношения с мужем, вышедшая на пенсию и «посвятившая себя внучке» мама становится чернее тучи. Мамину тучу чуть разведешь, как оставленных в домашних битвах сил как раз и не хватит, чтобы на работе дыры залатать – или заказ потеряешь, или выгодного клиента убедить не сумеешь, что помощь твоя ему жизненно необходима…
А иногда рушиться начинало все сразу, и пытало-пытало-пытало…
Ленка смотрела порой на Иннульку и не верила, что это та самая девочка, которую родила и была так бесконечно счастлива тем, что ее родила. Только иногда ночью, зайдя в комнату дочки, она видела в спящей девочке ту крохотную, махонькую часть себя, с которой она когда-то была одним целым и с которой одним целым она больше не была.
Ленкина мать Инна Сергеевна первые два года после рождения внучки пролежала по больницам – собиралась умирать. Умирать мать собиралась едва ли не с Ленкиного рождения, периодически раздавая друзьям и родственникам наказы на случай ее смерти: «Этому не звонить, на похороны не пускать, и Леночку ему ни за что не отдавать!» Потом выздоравливала, и жизнь возвращалась на круги своя до нового «умирания».
Инна Сергеевна и в этот раз встала на ноги. Но за время ее длительных путешествий по больницам поочередно рухнули большая страна и маленький рубль. Учительница начальных классов с тридцатилетним стажем и зарплатой, на которую невозможно было единожды пообедать там, где Ленке и Вадиму приходилось по долгу службы обедать с клиентами, оказалась никому не нужна. Оформила пенсию. И вспомнила, что у нее есть дочка. И внучка. И ожила.
Ожив, Инна Сергеевна подсознательно смоделировала для себя ситуацию, в которой она сама тридцать лет назад осталась после развода – одна с маленькой дочкой на руках. И сейчас, обнаружив себя рядом с маленькой девочкой того возраста, какой Леночка была в пору ее развода, мать словно сбросила три десятка лет и, вернувшись на исходную позицию, стала проживать жизнь заново.
Вот она, свободная независимая женщина, пусть не столь молодая, но в душе ей все те же тридцать – с годами входишь во вкус жизни! – и маленькая девочка рядом с ней. Только в пору, когда этой маленькой девочкой была сама Ленка, боль от осознания собственной брошенности мужем мешали Инне Сергеевне наслаждаться жизнью. А теперь, когда маленькой девочкой оказалась уже Иннулька, Инна Сергеевна ощутила в себе способность и желание не умирать, а жить. Вместе с девочкой. Только с девочкой – и все! Другим в этом раскладе места не было. И все, что подобный расклад сил нарушало, Инна Сергеевна отвергала категорически. Первыми под ее категорическое отторжение попали выросшая дочка и зять.
Забрав под свою тотальную учительскую опеку внучку, Инна Сергеевна решила разобраться и с дочкиной жизнью. Упорядочить ее в соответствии с тем, как она и только она понимала «нормальную жизнь».
– Опять у вас постель не заправлена! – восклицала Инна Сергеевна, по утрам врываясь в их с Вадимом спальню. – Каким может вырасти ребенок, который целый день видит незаправленную постель!
– Кто готовит такой густой суп, который проглотить невозможно! Не суп, а кошмар!
– Зачем ты купила яблоки в магазине?! Они там все химические! На рынке дешевле и лучше! Конечно, твой великий политтехнолог не может снизойти до того, чтобы съездить не рынок!
– Что за дикое стремление лететь на Новый год в Индию! Разве можно ехать зимой в другой климатический пояс! Сами, со своим, с позволения сказать, мужем летите куда хотите, если бешеные деньги карманы жгут, но девочка останется со мной! Она не сможет акклиматизироваться, половину четверти проболеет потом!
– Как можно было отправить ребенка в школу без пальто!!!
– Зачем ты ее в теплую куртку укутала, девочка вся вспотела, насморк обеспечен!
– Как ты с Иннулечкой разговариваешь! Разве я могла позволить разговаривать с тобой так в твоем детстве!
Особенно Инна Сергеевна ополчилась на нелепую, чудовищную, противоестественную (по ее мнению) тягу Вадима к теплу.
– Не мужик, а мимоза! Твой дедушка Сергей Палыч, царство ему небесное, всю свою жизнь при любой температуре воздуха спал с открытой форточкой, и меня приучил! – восклицала мать, не особо задумываясь, что привитая ей отцом привычка, может, и была полезной, но особого счастья ей не принесла.
И как финал любых разборок:
– Что бы ты делала без меня! Ты хоть оглянись по сторонам! Я освободила тебя от всех забот о дочке. Я обменяла дедушкину квартиру!!! (В голосе три восклицательных знака так и звучат). Чтобы жить ближе к
