А палочки мы выбросили.
— Нет, — сказал сын, — никакое это не счастье. Вот если б есть сахарную вату с утра до вечера — но тогда объешься.
Он был прав, и мы решили попытать счастья в тире.
Нам удалось выиграть только один некрасивый синий букетик. А было там ещё много жёлтых, красных и лиловых бумажных роз и куча других ценных вещей. Но всё ведь не выиграешь…
— Счастье нам улыбнулось, — сказал я, — другим-то даже синих цветков не досталось.
Но какое счастье было бы выиграть большую куклу в белой фате или негритёнка в тюрбане! Вот это было бы настоящее счастье!..
Мы договорились, что завтра попробуем снова.
А когда мы утром проснулись, то площадь уже опустела и ярмарку сняли. Не было ни карусели, ни собачьего театра, ни Лох-Несского чудища, ни тира.
Ни нашего счастья.
Бродили мы по площади и всё думали, где же нам теперь его искать.
— Лучше спросить у кого-нибудь, — сказал я. — Но у кого? Да и сумеет ли кто объяснить…
— Придумал, — сказал Человечек, — об этом должен знать Страка, потому что Страка умеет чинить электрические пробки и играет на гитаре. И Страку всегда застанешь дома — он ведь на пенсии.
Этот Страка живёт на нашей улице и всегда сидит на стульчике перед домом. Человек он хороший, только в критические минуты начинает ругаться по-венгерски, это у него с Первой мировой войны.
Нашли мы его во дворе под каштаном, на старой кушетке. На нём были полосатые штаны и чистая рубашка. Солнце светило ему прямо в лицо, и он лежал с закрытыми глазами.
— Здравствуйте, дедушка, — поздоровались мы. — Скажите, пожалуйста, как узна
Только теперь мы увидели, что он спит. И что так хорошо ему на этой кушетке, он даже посвистывает носом и сладко отдувается, погружённый в приятные сны. Впрочем, может быть, ему ничего и не снилось.
Что с ним поделаешь?
Мы были разочарованы, потому что сильно надеялись на этого Страку. А оказывается, нельзя понадеяться даже на такого, как он, человека.
— Вот что, — сказал я, — пусть себе спит. Пусть он как следует выспится. Он это любит… А нам ведь не обязательно сегодня же знать, как узна
— Мы можем даже послезавтра зайти, — согласился Человечек. — Правильно, папа, нам ведь не к спеху.
И мы оставили Страке свой бумажный синий букетик — положили ему на полосатые штаны.
Завтра продолжим поиски, — может, что-нибудь и узнаем.
А вы тоже ищите, кто как может.
Во вторник мы поссорились.
— Да, вам-то всё можно, — сказал Человечек, — а мне ничего… Если вам что-нибудь во мне не нравится, вы меня ругаете. А вдруг и мне что-нибудь не нравится в вас?
Он говорил так решительно, и было видно — это уже не игра. Он даже настаивал на ответе. И припомнил, как я недавно объяснял ему, что такое демократия и почему её нет у нас дома. И что его угнетают как ребёнка.
— Мы тебя кормим, — сказал я, — и поэтому ты обязан нас слушаться. Вот вчера тебе понравилась марионетка, и мы сейчас же её тебе купили. И во всём мы идём тебе навстречу. У тебя есть солдатики и самокат…
— Это-то верно, — ответил он. — Только ты говорил, что у всех людей равные права, а у меня никаких прав нет.
Мы долго не могли уснуть, и мама спросила:
— Что же теперь делать?
— Ничего, — заявил я, — это обыкновенный бунт. Нельзя терпеть такие взгляды. Такие взгляды надо искоренять в зародыше. Ведь он грубит нам! Может, в виде профилактики напомнить ему кое-какие старые шалости?
Но тут и она стала жаловаться, как её угнетают. И уснула, не подозревая всей глубины проблемы. Я же не спал — меня вдруг охватили угрызения совести.
Так мы завели книгу жалоб — пусть будет демократия для всех. Утром, когда ходили за булочками, купили по дороге тетрадь и принесли её домой, сознавая, какой великий перелом совершается в нашей жизни.
Затем мы всё подробно разъяснили Человечку.
— Если тебе что-нибудь не понравится, — сказал я, — то вот жалобная книга. Каждый из нас — мама, я и ты — имеет право записать сюда свою жалобу. А в субботу будет собрание. Мы рассмотрим все жалобы и выработаем точку зрения. Это и есть равноправие.
Очень ему понравились слова «точка зрения». Они пробудили в нём великие надежды. Жалобную книгу он забирал с собой в постель и всё время размышлял, на что бы ему пожаловаться.
— Ты не знаешь, папа, какой-нибудь хорошей жалобы? — спрашивал он.
И считал дни, когда же наконец настанет суббота. К концу недели в книге появились следующие жалобы:
«Среда. Мама не дала мне бинокль, а бинокль для всех».
«Пятница. Я не люблю печёнку, а меня заставляют её есть. Папа тоже не любит печёнку, и он печёнку не ест».
С нашей стороны были свои жалобы, но о них я упоминать не буду.
Всем нам было любопытно, что же произойдёт на собрании. Мы даже украсили комнату, а над столом повесили портрет Макаренко[7]. Ровно в два часа дня собрание было открыто. Все уселись вокруг стола, а Человечек прямо икал от волнения.
— Приступаем, — сказал я, — к рассмотрению записей в книге жалоб. Кто просит слова?
Никто не просил.
— Что касается печёнки, — сказал я, — то я не согласен с жалобой нижеподписавшегося. Необходимо, товарищи, видеть объективные причины. В печёнке содержатся витамины, она помогает образованию кровяных шариков и, как все потроха вообще, обладает чрезвычайно ценными биологическими качествами.
Человечек поднял руку:
— Скажите, пожалуйста, что значит «объективный»?
— Это к делу не относится, — ответил я. — Ты этого не поймёшь, подожди, пока вырастешь.
Затем я подробно и научно мотивировал необоснованность следующей жалобы.
— Вот и всё, — сказал я, — собрание состоялось, жалобы рассмотрены. И завтра на обед будет печёнка. Конец — делу венец.
— Да, вы всегда докажете, что я не прав, — произнёс он с горечью. — А сами говорите — демократия…
Тут мы задумались: в самом деле, как же это так? И кто прав?
Конечно, печёнка способствует образованию кровяных шариков, это ясно как белый день. Печёнку надо есть, в особенности если тебе шесть лет. Я-то что, товарищи, я-то уже не расту! Я и без неё могу обойтись!
Этим я успокоил свою совесть. Но сердце мое не успокоилось.
«Бедный ребёнок, — думал я, — ведь он, бедняжка, её не любит. И я-то хорош со своим лицемерием — настоящий Тартюф[8]!»
Выхода не было: я принялся за печёнку. Равноправие так равноправие. И советую поступать так всем,
