во всем сомневающийся, вызывает огромное доверие.
Обе пушечные палубы внимательно прислушивались к саркастическим замечаниям своего начальника в адрес капитана, выбранного им курса и поставленных им целей.
— Клянусь хвостом сатаны, что-то здесь нечисто, джентльмены!
«Джентльмены» раскидывали мозгами и, как им казалось, отчетливо видели эту нечистоту.
Вторым центром сомнения была каюта Робертсона. Он был не так категоричен и не так активен, как канонир, но смуту умудрялся сеять немалую. Тем более что сеяние это происходило в души людей, обладавших на корабле большим влиянием, чем простые матросы.
В каюту к нему захаживали и Канинг, и судовой врач, и старший боцман Хейтон.
Штурман непрерывно возился с картами, буссолями, квадрантами, вздыхал, прищурив глаз, и приговаривал, попыхивая своей трубкой:
— Не понимаю, нет, джентльмены, я ничего не понимаю!
— Чего ты не понимаешь, Оскар? — тревожно спрашивал его старший помощник.
Штурман вытаскивал изо рта мундштук и тыкал им в какое-нибудь место на карте:
— Почему мы здесь, почему мы не там? Не понимаю.
— Так задумано, — неуверенно отвечал Хейтон.
Робертсон саркастически усмехался:
— А зачем было так задумывать?
Гости штурманской каюты переглядывались и молчаливо опорожняли стаканы с ромом.
Хозяин снова погружался в размышления:
— Нет, определенно мы ведем какую-то игру, джентльмены. Или нет, не мы ведем, нас втягивают в какую-то игру.
— Что ты имеешь в виду, проглоти тебя кит!
Снова улыбка, снова загадочная.
— Еще не время говорить. Я и для себя еще не все уяснил. Подождем.
В кают-компании тем не менее все вели себя в высшей степени пристойно. Капитану оказывалось подобающее почтение. Он мало обращал внимания на то, что происходило кругом. Мечтал только об одном — чтобы поскорее закончилась общая трапеза, можно было вернуться к себе в каюту и заняться душевозвышающим делом.
Капитан вел дневник-письмо.
Он подробно и ежедневно отмечал все, что ему удалось увидеть и пришлось сердечно пережить, и записывал все это в форме бесконечного послания к возлюбленной своей супруге.
Бесконечные водные холмы и водные глади за бортом корабля были мертвы для него.
Таинственные африканские берега, на которые на рассвете выходят стаи баснословных львов, не привлекли его внимания.
И даже грядущие бои и другие кровавые неприятности, что подстерегали его впереди, казались ему мелкими, скучными, досадными препятствиями на пути его плавания в объятия возлюбленной Камиллы.
Битти и Смайлз осторожно пытались поставить капитана в известность о том, что на самом деле происходит у него на корабле. Он их выслушивал и отпускал с миром.
Ему лень было заниматься заговорами.
А может быть, он просто не верил в подобную возможность.
На его прямые вопросы, как обстоят дела, Канинг, Робертсон и прочие офицеры отвечали одно и то же: дела обстоят как нельзя лучше.
Несмотря на то что «Приключение» везло в себе зерна мятежа, несмотря на то что зерна эти начали прорастать ядовитыми ростками, само по себе плавание проходило предельно гладко.
Ни одного шторма.
Ни одного неприятельского судна.
Ни одного заболевшего на борту.
Наконец, «гладкость» была обретена «Приключением» в прямом, физическом, смысле этого слова. Имеется в виду штиль.
Полный, мертвый, наставший, как это всегда кажется морякам, навсегда.
Корабль лежал на воде, как крошка на зеркале.
Паруса были бездыханны.
Тоскливое парение в жарком безвременье нарушалось лишь командами Хейтона. После каждой выкуренной трубки он приказывал бросать за борт кожаные ведра и поливать палубы водой.
Голые по пояс матросы валялись там, куда падала хоть какая-нибудь тень.
Раздевшиеся до рубах офицеры играли в карты в кают-компании у растворенных окон.
Капитан лежал у себя и грезил.
Где-то неподалеку, в каких-нибудь двадцати милях к северу, находился мыс Доброй Надежды. Матросы «Приключения» поминали его исключительно недобрым словом.
Ночь не принесла облегчения.
Утро разразилось криком впередсмотрящего.
На палубе произошло оживление.
Матросы бросили ведра.
Боцман прекратил курить.
Офицеры отложили карты.
Выяснилось, что сидевший на фок-мачте парень увидел на горизонте какие-то паруса. К нему поднялся наверх еще один матрос с подзорной трубой в руках и определил, что паруса не какие-то, а английские.
Это была приятная новость.
Приятно в этом аду неподвижности встретить человека, бредущего тебе навстречу.
— Это эскадра Ост-Индской компании, — высказал предположение Робертсон.
— Хорошо бы, — ответствовал Канинг.
— Неплохо бы было нам к ним подойти поближе. Узнать новости.
— При таком ветре это произойдет не раньше, чем перед вторым пришествием.
— А весла?! У нас же есть весла!
Эта идея понравилась и старшему помощнику, и боцману, и врачу.
Канинг немедленно отдал команду и пошел докладывать капитану о принятых мерах.
Кидд с трудом оторвался от своих видений.
— Корабли?!
— Да, сэр, английская эскадра. Не менее четырех вымпелов, я дал приказ опустить весла на воду.
В этот момент все гигантское тело «Приключения» дернулось, что свидетельствовало о том, что Канинг приказал весла не только опустить в воду, но и начать ими работать.
Спустя несколько мгновений капитан был уже на шканцах.
Потребовал себе подзорную трубу. Некоторое время вглядывался в нее.
Гребцы, в основном добровольцы, работали энергично, «Приключение» набирало свою крейсерскую скорость.
— Думаю, на кораблях эскадры нас тоже заметили, — высказал предположение штурман.
— И так же радуются встрече, как и мы, — добавил старший помощник.
Кидд опустил трубу:
— Придется их огорчить.
— Что значит огорчить, сэр?
— Это значит, что мы сейчас изменим курс, возьмем немного к югу.
— И встреча не состоится? — трагическим тоном спросил штурман Робертсон.
— Вот именно.
— Но почему?! — раздалось сразу несколько голосов.
— С каких это пор на английских военных кораблях стало принято обсуждать приказы капитана?!
Привыкшие к индифферентному поведению капитана, подчиненные потеряли дар голоса от его неожиданной твердости.
Канинг отдал соответствующую команду рулевому.
