лично.
Ясно было, однако, одно: князь лично и абсолютно единолично уже не мог руководить внешней политикой страны, не совершая ошибок и промахов. Не мог он и освоить все те языки, знания которых потребовали новые внешнеполитические обстоятельства.
Только на одном «восточном направлении» надо было знать кроме единого и единственного татарского языка начиная с середины XV в. уже и ногайский, турецкий, караимский, бухарский, персидский и даже итальянский.
Что же касается «западного направления», то здесь крайне необходимым стало знание столь презираемого в Москве «папежского» — латинского — языка для любых письменных сношений с Западной Европой, а также разговорных литовского, польского, немецкого, датского и хотя бы самое элементарное знакомство с французским и итальянским.
Отсутствие в Московском государстве подготовленных вязыковом отношении кадров для дипломатической работы буквально затянуло установление отношений Московии с западноевропейскими государствами по крайней мере еще на полвека (1450—1490 гг.). Вот почему установление отношений с восточными государствами, возникшими на развалинах Золотой Орды, опередило установление отношений Москвы с Западом: найти людей, знающих язык ногаев, турок, крымчаков, персов, черкесов, аварцев и бухарцев, в средневековой Москве оказалось легче среди выкупленных на Востоке русских полонян-ников, чем научить кого-либо в царском окружении латинскому, немецкому или итальянскому.
Конечно, к середине XV в. и особенно ко второй его половине в Московском государстве уже имелись профессиональные дипломаты, знающие европейские языки, но это были, во-первых, греки и болгары, прибывшие в свите Зои Палеолог после падения Византийской империи, а во-вторых, буквально единицы из числа русских, побывавших с дипломатическими поручениями за границей (см. ниже: братья Курицыны). Такие специалисты были исключением во всех отношениях: они знали по три — пять языков, не были знатного происхождения и не принадлежали к высшему, боярскому сословию. Их языковой опыт приобретался часто в плену, следовательно, был случайным и вынужденным, но никак не запланированным, сознательным приобретением.
Все это привело к тому, что русские великие князья вынуждены были пойти в конце концов на беспрецедентный для всех других государств акт: поручить ведение внешнеполитических дел не знатным, но знающим специалистам-профессионалам, занимающим чрезвычайно скромное, почти рабски подчиненное положение в общей иерархической и сословной системе тогдашнего государства, и допустить этих неродовитых, нетитулованных, часто совершенно простых, но талантливых людей в высшую администрацию сословного государства.
Во-первых, так князьям было спокойнее: к тайнам внешней политики допускался раб, которого можно было уничтожить в любую минуту и в два счета, так, чтобы эти государственные тайны исчезли вместе с ним неразглашенными. (Братья Курицыны, например, были со временем сожжены, другие дипломаты казнены, обезглавлены.)
Во-вторых, допуск простых людей к внешнеполитическому руководству обставлялся целым рядом перестраховочных мер: решающее определение линии внешней политики и ее тактики оставалось целиком за князем, над специалистом-руководителем ставился для контроля и представительства знатный, титулованный наблюдатель и начальник, часто не разбирающийся в сути внешнеполитических дел, но с тем большим рвением и подозрительностью «опекавший» и контролировавший действия специалиста, и, кроме того, руководителю-специалисту придавался еще помощник или напарник, осуществлявший наряду с технической помощью своему начальнику негласный, но со знанием дела «контроль» и наблюдение за ним и объективно выступавший как соперник — претендент на его место.
Такая структура внешнеполитического руководства действовала более полувека, пока наконец практика еще раз не вынудила признать, что громоздкий, но надежный в смысле перестраховки «триумвират» по руководству внешней политикой малоэффективен и должен быть заменен в новых условиях царства (при Иване IV Грозном) предоставлением специалисту по внешнеполитическим вопросам большей самостоятельности и возможностью возглавить внешнеполитическое ведомство как орган, помогающий ему в техническом ведении иностранных дел.
Однако складывание должности руководителя внешней политики государства и создание ведомства по ведению внешнеполитических дел не были в Московском государстве единым и единовременным процессом, а шли независимо друг от друга, иногда параллельно, да и разными темпами. Так, вопрос о создании должности руководителя внешней политики был впервые поднят в 1376 г., а вопрос о создании ведомства — в 1450-х гг. Слияние же «руководителя» и «ведомства» произошло лишь в 1540-х гг.
Во всем этом сказалась специфика исторического развития Московского государства, специфика условий его внешнеполитического существования и внешнеполитического окружения на протяжении двух с половиной веков, специфика внутреннего сословного устройства.
О том, как конкретно шли эти процессы, рассказывается в след. разд.
II. ПРОЦЕСС ВЫЗРЕВАНИЯ И ВЫДЕЛЕНИЯ ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКОГО ВЕДОМСТВА В ГОСУДАРСТВЕННОМ АППАРАТЕ МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА (середина XV — середина XVI в.)
Первоначально аппарат государственного управления вырастает на основе великокняжеской казны. Примерно к середине XV в великие князья, до тех пор только лично, в глубокой тайне владевшие и считавшие (и пересчитывавшие) свою казну, состоящую из драгоценных камней, утвари и предметов религиозного и столового обихода, изготовленных из золота и серебра, а также непосредственно из денежных богатств в виде древнерусской (гривны), московской и новгородской (серебряной) и западноевропейской (золотой и серебряной) монет (золотые дукаты, гульдены и др.), хранимую вих интимных помещениях (спальнях, тайниках, связанных со спальней, и т п.) в сундуках и упоминаемую лишь в завещаниях при передаче этого богатства наследникам, приходят к решению завести особое должностное лицо, которое могло бы нести обязанности хранителя и контролера сохранности хотя бы той части этого богатства, которую великий князь определял на государственные расходы.
Так возникает должность казенного дьяка — еще не казначея, не ответственного хранителя государственного богатства, государственной казны или государственного скарба (поскольку наряду с деньгами, драгоценностями, золотом в царскую казну входили и государственные документы, международные договоры, хранимые столь же тщательно и чуть ли не в тех же сундуках, что и деньги, — и все это вместе именовалось царским скарбом}, а лишь писца-регистратора, которому доверяли произвести опись этих сокровищ, сверять их наличие время от времени с этой описью и хранить как зеницу ока только саму опись, в то время как реальные богатства продолжали охраняться во внутренних покоях лично великим князем.
Такой казенный дьяк, т. е. дьяк, находящийся при описи казны и следивший за регистрацией доходов и расходов денежных средств, впервые упоминается уже в середине XV в.— в 1450 г. Возможно, что он существовал и несколько ранее. Но в середине XV в. должность его уже определенно сложилась. Спустя полтора-два десятилетия упоминается уже и второе должностное лицо для ведения казенных дел — подьячий. Первый раз такое упоминание встречается в 1467 г. Это значит, что у казенного дьяка появился помощник, ибо дела расширились и один человек с ними не справлялся. А еще через четверть века появляется уже целое учреждение для ведения государственных дел — Казенный двор. Оно складывается вокруг должности казначея, хранителя печати великого князя, и его первого «министра» и неизбежно возникающего вокруг этой персоны вспомогательного технического аппарата. В его состав входит и канцелярия или лишь «стол», где особые писцы изготавливают внешнеполитические документы — грамоты, договоры, завещания и акты дарения в отношении великокняжеских родственников («шертные грамоты») и т. п. Так дела казны как финансового отдела тесно сливаются с делами казны, связанными с внешней политикой и с общими делами внутреннего хозяйственного управления, ибо ведутся они первоначально одним лицом — казначеем, в одном помещении, но только разными помощниками — подьячими. Со
