В 1924 году, не дотянув полгода до диплома, бросил учиться: Потянуло побродить и обязательно захотелось на море.
Второй раз уже я бросил ученье. Это потому, что по натуре я человек практики и действия. Люблю живое дело. Если оно меня увлекает, — работаю, не щадя сил. А корпеть над книгами трудно. В канцелярии я бы наверно умер со скуки, и меня бесславно похоронили бы без музыки и речей.
Собрал я немного денег и отправился самостоятельно в Ленинград, чтобы попасть на один из пароходов, работающих на заграничной линии. Прибыв туда, с печалью узнал, что ходит всего лишь два парохода и что радистов, претендующих на место, более 20 человек, притом все старые «зубры», имеющие большой стаж. Таким образом мои шансы были ничтожны.
В Москве один знакомый дал мне записку к своему ленинградскому приятелю. Тот работал машинистом на маленьком грузовом пароходе «Профсоюз», стоявшем на Неве у «Масляного Буяна». Туда я ходил спать. Я страшно гордился тем, что ночую на настоящем пароходе, и поэтому всеми ухватками старался походить на старого, испытанного морского волка. Приобрел себе тельняшку, фуражку морского образца и трубку. Ночевать на настоящем пароходе в жалкой штатской одежде казалось мне неприличным.
Каждый день я ходил в контору Балтийского бассейна в надежде, что может быть удастся найти себе место. Там я подсаживался к радистам и слушал их разговоры, куря свою трубку молчаливо, как подобает суровому моряку.
И вот однажды среди них зашел разговор: какое-то учреждение спешно набирает радистов, для того чтобы направить их на какой-то северный остров. Расспросил, где это учреждение находится. Мне показали на большой желтый дом. Впоследствии этот «большой желтый дом» оказался адмиралтейством. Направился туда и, несмотря на мою молодость и малый стаж, был принят с распростертыми объятиями. В два счета я оформился и даже получил деньги. Это было мне наруку, так как «Профсоюз» ушел, а у меня не было денег на ночлег, и последние две ночи я спал в Екатерининском сквере, негодуя на ленинградскую публику, которая так поздно гуляет и мешает мне спать.
Дело шло об отправке на зимовку на радиостанцию Новой Земли. Поездом добрался до Архангельска и погрузился на пароход «Юшар». [382]
Добрались до Новой Земли благополучно. Оборудование радиостанции было бедное и старомодное.
Впервые увидел северное сияние, впервые увидел тюленей, белых медведей.
Сразу же осенью после ухода судна мы решили на мысу, находящемся в 25 километрах от радиостанции, построить промысловую избушку. Для этого туда нужно было доставить маленький сруб. Мы сплавляли этот домик: двое стояли на плоту, а трое пошли с лямками, как волжские бурлаки, вдоль пролива. Находящиеся на плоту отталкивались шестами, чтобы не сесть на камни. Двигались мы чрезвычайно медленно. Наступали уже сильные заморозки. По ночам вылезали на берег, разбивали палатку, отдыхали, ели и спали. Был у нас даже камелек. Лежа возле него, мы крутились, как на вертеле: один бок поджаривается, а другой зверски мерзнет. Все это было интересно и забавно.
Наконец добрались до мыса Выходного. Избушку следовало поставить на следующем мысу. Нужно было или итти вдоль берега громадной бухты или же для сокращения пути пересекать эту бухту от мыса к мысу. И вот мы решились буксировать плот при помощи большой шлюпки. Выйдя в середине дня, мы не рассчитали медлительности такого буксирования, и поэтому посреди бухты нас накрыла ночь. Тут же поднялся туман; начался ветер со стороны берега. Положение было более чем неуютное. Изо всех сил мы наваливались на весла, торопясь к невидимому берегу. Шли по компасу. В довершение всех бед оказалось, что мы забыли захватить продовольствие и курево. В конце концов добрались до нужного нам мыса и тут же от голода решили направиться обратно, только более придерживаясь берега. Когда мы прибыли на базу, некоторые товарищи, выпрыгивая из шлюпки в воду, падали — так у них от усталости подкашивались ноги. Оказывается, мы провели 18 часов, сидя на веслах. Вся эта история с доставкой промысловой избушки заняла у нас две недели.
Началась зимовка. Ничем особенным она не отличалась.
Незабываемо первое возвращение на материк. С особенной радостью я смотрел на зелень, на деревья. С любопытством осматривал коров и лошадей. Все женщины казались небывало красивыми.
Через полторы недели я был призван в Красную армию. Пробыл там год. Попал в радиотелеграфный батальон. Так как я был радистом, то вел занятия с группами красноармейцев. В батальоне я был кроме того ротным горнистом; вследствие этого у меня не [383] было винтовки, и мне ее не приходилось чистить. Зато каждый день оказывались недостатки в моей трубе: то она плохо почищена, то в ней осталась капля слюны. За все эти дела я получал штрафные наряды. Горнистом я был плохим.
Но как радист я умудрился в продолжение одного года участвовать в пяти маневрах. Выдержав испытание на командира взвода, я был переведен в запас в ноябре 1926 года.
Все время мечтал о второй зимовке. Тогда появились в радиотехнике короткие волны. Хотя я о них знал только понаслышке, но решил испытать их на Севере. И вот я отправился в московское представительство нижегородской радиолаборатории им. Ленина к ее директору, профессору Бонч- Бруевичу. Пользуясь тем, что у меня была от первой зимовки морская форма, я сообщил ему:
— Морское ведомство очень желает поставить опыты с короткими волнами в Арктике, но не имеет аппаратуры. Если будет дана [384] аппаратура, то морское ведомство предоставит место и возможность произвести эти опыты.
После этого я за свой счет отправился в Ленинград, где заявил:
— Профессор Бонч-Бруевич очень желает поставить опыты с короткими волнами в Арктике. Дело только за вами. Если морское ведомство даст место, то профессор Бонч-Бруевич даст аппаратуру.
Таким образом я связал для общей пользы два учреждения, хотя мне никто этого и не поручал и никто меня об этом не просил. Думаю, что этот небольшой обман простителен. В дальнейшем дело пошло уже совсем хорошо: появились первые бумажки, и началась переписка. Опять-таки за свой счет я отправился в Нижний-Новгород, где ознакомился с аппаратурой, бесплатно предоставленной радиолабораторией, и после этого уехал в Архангельск. Там меня встретили, как помешанного, так как я говорил, что при помощи этой маленькой радиостанции можно будет связаться с Москвой, Ленинградом, а также с радиостанциями вне Союза. В то время в Архангельске не было даже коротковолнового приемника.
На гидрографическом судне «Таймыр» благополучно добрался до места зимовки. Опять та же самая радиостанция на Новой Земле. Установил коротковолновый передатчик. Первая радиостанция, с которой я связался, была Баку. В дальнейшем связь держал с радиостанциями Москвы и Ленинграда.
В те годы был как раз расцвет коротковолнового движения во всем мире. Работала масса любителей всех стран. У меня завелись Знакомые и в Лондоне и в Париже… Самая южная радиостанция, с которой мне удалось разговаривать, была радиостанция в Моссуле. Моя радиоустановка была первой коротковолновой в советской Арктике. Она существует и до настоящего времени. За такой интересной работой совсем незаметно прошел год зимовки.
После зимовки несколько месяцев работал радистом на гидрографическом судне «Таймыр». Совершил большой рейс по маршруту: Белое море — остров Колгуев — устье Печоры — Маточкин Шар — Югорский Шар — Маре-Сале — Вайгач — Канин Нос — Архангельск.
После этого отправился в Москву и поступил радистом в Научно-испытательный институт связи в Сокольниках. Работая в Сокольниках, все время интересовался предстоящими полярными экспедициями. Мне было сообщено, что собирается экспедиция для установки радиостанции на Земле Франца-Иосифа. Экспедицией этой руководил Отто Юльевич Шмидт. Помнится первое знакомство со Шмидтом. В Ленинграде на Съездовской улице в помещении Института по [385] изучению Севера зимовщики, отправляющиеся на Землю Франца-Иосифа, в большой комнате ожидали Шмидта. В то время мы путали Отто Юльевича с наркомом труда Шмидтом. Думали, что это это один и тот же человек. Открывается дверь, и входит знакомый нам Самойлович вместе с товарищем в чесучевом пиджаке с внушающей доверие бородой. Это был Отто Юльевич Шмидт.
Я отправился в Архангельск в товарном вагоне, который был прицеплен к пассажирскому поезду. В вагоне было экспедиционное имущество и около десятка собак. Было грязно и пыльно. Когда мы подъезжали к Архангельску, у меня случился первый острый припадок апендицита. Прямо с поезда был отправлен в
