— Не понимаю я одного, — продолжал Артем, — как с такими мыслями тебе удается работать, да еще так здорово?..
Семен ответил:
— А это все тот же результат раздумий и наблюдений. Видишь ли, для того чтобы прилично жить, надо сделаться или жуликом или очень хорошим работником. А поскольку жульничество у нас карается, то выгоднее хорошо работать…
— Нет, — проговорил Артем, направляясь к двери. — Нет, это даже не мысли. Примитивно, как хрюканье. Ты-то сам соображаешь, что говоришь? Давай-ка завтра без опозданий!
Отдав приказание, Артем ушел, оставив своего друга в одиночестве допивать прокисшие чернила.
Золотой Бубенчик
Вот какой разговор совершенно случайно подслушал Ленька.
Шептались две воспитательницы — тетя Алла и тетя Надя. Они сидели в садике на скамейке, присматривали за малышами, которые самостоятельно играли на дорожках и площадках, собирали желтые листья и копались в ящике с песком. На Леньку не обращали никакого внимания, считая, что он еще ничего не понимает.
— Дура ты, — втолковывала тетя Надя, — он же тебе предложение сделал!..
— Да говорю же: растерялась я…
Тетя Алла так громко вздохнула, как будто схлебнула с блюдца горячий чай с молоком.
— Как же! — усмехнулась тетя Надя. — Если ты растеряешься, так земля вздрогнет. Закидываться ты начала, знаю я твой характер.
— Ох, до того ли мне было в ту минутку!..
— Ну зачем ты, зачем про какого-то другого выдумала? Ведь никого у тебя нет.
— Чего ж теперь об этом вспоминать?!
— На ревность, значит, пошла?
— Какая ревность? Говорю, растерялась. Катя, Катя, отдай ему лопатку, вот я тебя!
Это она на Катю Сомову. Пять лет всего девчонке, а она даже на старших замахивается и при этом так кричит, будто на нее напали. Такая уж задиристая. Ленька с ней никогда не связывается. Пришлось тете Наде прервать интересный разговор, навести порядок. Вернувшись на свое место, она продолжала:
— Это уж последнее дело — на ревность играть. Это уж крайний случай. Если замечаешь с его стороны охлаждение или он сам на другую оглядывается, ну, тогда иди на ревность. А то что же у тебя получается: он к тебе с обожанием — и не спорь, не спорь! Мы в окно все видели, и Тамара Михайловна кое-что рассказала. Да и сама ты соображать должна, что тебе, дуре, предложение делают. Вот теперь и переживай, и кусай локти, изводись сердцем.
— Надоели мне разговоры эти ваши, ох до чего!..
— Жалеем тебя, вот и говорим. Догораешь ты, как тыловая коптилочка. Со стороны наблюдать — и то сил нет.
Ленька не знал, что такое «тыловая коптилочка». Он посмотрел на «догорающую» тетю Аллу — нет, ничего такого не заметно. Щеки, как яблоки, на голове белая марлевая косынка, надвинута на самые брови, и из-под косынки выглядывают неспокойные глаза. Похоже, что в них и в самом деле дрожат какие-то огоньки, — то вспыхнут, то снова замрут. Ленька не все понял из того, что подслушал, вернее, ничего не понял: не то тетя Алла кого-то обидела, не то ее обидели. Разве поймешь, когда и сами-то взрослые не всегда понимают то, что они делают? Вот и тетя Алла проговорила:
— Ничего вы все не понимаете.
— Куда там! Одна ты у нас такая понятливая.
— Да и я тоже ничего сообразить не могу. Ведь ждала я этого. Ждала!
— Все мы ждем… Про любовь только у нас и мечтания…
— Любовь… А какая она?
— Ну, это уж мы потом разберемся.
— И у него такое же настроение: будет, говорит, у нас время — еще наговоримся.
— Отчего же ты растерялась-то, когда все ясно?
Они помолчали, но Ленька этого не заметил. Давно уже перестал он слушать, охваченный чувством жалости к тете Алле. А она после долго молчания сказала:
— Ждала, ждала, а долгожданное не пришло. Ох, Не то говорю, совсем запуталась! Пришло, да не то, что ожидалось.
— Ясно. — Надя вздохнула так трудно, как будто и ее обмануло это непонятное долгожданное. — Любовь. Только в кино да в старых книжках ее и встретишь. Слушай, а может быть, у вас, как в кино: любовь с одного взгляда? Ушибла ты его своей красотой.
Приблизив к подруге свое пылающее лицо, Алла заговорила:
— Обидно, до чего ж обидно! За него мне обидно. Полюбил, а сказать не сумел. И ничего не понял. Мне все так запомнилось, как во сне: улица вся желтая от листьев и от солнца, а небо голубое, и я ничего не слышу. Все пусто вокруг. А я стою и смеюсь. Отчего? Не знаю. От радости ли, от красоты ли? Не знаю. Смеюсь — и все. А он ничего не понял. Ничего. Не поддержал моей радости.
— Да ты что, Алка, господь с тобой, — отстранилась Надя и даже руками замахала. — Чего это ты зашлась-то? Его ты ушибла или сама ушиблась, уж и не пойму.
— Чего это я наделала, и что мне теперь делать? Скажи.
— Спрячь гордость — пойди к нему.
— Так прямо и разбежалась!..
— Кто же говорит, что прямо? Причину придумай, заделье.
— Сам придет. А не придет — так что…
— При мне-то хоть не закидывайся. Ну, хочешь, вместе пойдем? Не домой, конечно. На строительство, на Камгэс.
— Строительство большое, где его искать?
— А мы спросим: где тут плотники работают, вроде нам по общественной работе бригадира ихнего повидать надо.
— Не один он там, на Камгэсе, бригадир-то. Слабо ты выдумала.
— Придумай сильнее… Придем и спросим: а где нам тут бригадира найти, Андрея Фомича Свищева…
Ленька прислушался.
— Нет, — проговорила тетя Алла, и огоньки в ее глазах горячо вспыхнули и погасли. — Этого никогда не будет!
Ленька не все понял, но сразу сообразил, о ком идет разговор. Андрей Фомич. Это тот самый, который обещал обдумать, как Леньке жить дальше, да что-то долго думает. Забыл, наверное, про свое обещание. Вот и тетю Аллу обидел. Такой хороший и сильный человек сам по себе не станет обманывать. Тут что-то не так. Он добрый, а значит, какая-то злая сила держит его, не пускает к Леньке.
— Ну, знаешь что! — вспыхнула тетя Надя. — Таких крученых я еще не встречала.
Тетя Алла сидела молча, уронив руки на колени. Не сдержав своей жалости, Ленька погладил одну ее ладонь, потом другую. Она даже не пошевелилась и только сказала с необычной строгостью:
— Ну, что тебе? Иди-ка к ребятам. Иди, иди.
Он послушно отошел от нее и зашагал по дорожке среди играющих малышей, как взрослый, заложив за спину руки.
В добром Ленькином мире, где-то в темных закоулках, в сырых ущельях и дремучих лесных дебрях таились злые силы: Баба Яга, Толстый Буржуй, иссохший от злобы Кащей Бессмертный и прочая нечисть. А самый главный среди них был людоед и грабитель — Фашист-злодей. Его даже ни в одну сказку не взяли,
