— Нинка? — спросил Андрей Фомич, ничуть не удивляясь тому обстоятельству, что она нисколько не изменилась с той поры, когда он ее впервые увидел. Как будто она на своем скакуне мчалась наперегонки с торопливыми годами и даже насколько-то опережая их.
Но Артем только посмеялся над неправдоподобной его догадкой:
— Нет. Да что ты? Это Зина.
— Ну да, конечно. А до чего похожа!..
— Нисколько. Я сначала, как только увидел Зину, тоже подумал, будто Нинка — лесная принцесса.
И Ленька, нетерпеливо пританцовывая на том месте, где еще не улеглась серебристая пыль, тоже начал покрикивать:
— Да чего же вы! Да скорей же!..
Он и сам еще не знал, куда им всем надо торопиться и что их там ждет, какое дело или какое чудо. Да он и не думал ни о чем таком. Он просто слегка ошалел от всех открытий и приключений, какими широко одарил его прошедший день, но они ничуть не утомили его, а только разожгли жажду новых открытий. И, кроме всего, он позавидовал умению этой девчонки, ее волшебному умению покорять могучего коня.
— Ну, чего мы стоим, чего мы ждем?!
Андрей Фомич положил руку на его плечо.
— И тебя ушибло? — задал он непонятный вопрос.
Они вышли за калитку и торопливо зашагали в ту сторону, откуда еще доносился глухой топот серебряного коня.
— Ничего, брат. Я об это самое место тоже споткнулся однажды.
И опять Ленька ничего не понял и подумал, что так и надо, что после он все поймет, потому что если все сразу понятно, то жить становится неинтересно. Тут он услыхал интересный разговор.
— Мы ее тогда назвали «лесной принцессой», — говорил Артем. — Скачет на рыжем коне, волосы по ветру, а в волосах веточка брусники.
— Кто? — обернулся Ленька.
— Да вот такая же, как эта девчонка. Нина.
— Лесная принцесса?
— Не знаю. Теперь она колхозный бригадир.
— Вот она! — воскликнул Артем.
По дороге из Токаево бежал трактор, тащил тележку с высокими бортами, из-за которых выглядывали женщины в разноцветных платках и трое мужчин. А рядом с трактористом сидела девушка. Она что-то жевала и, смеясь, разговаривала с трактористом. Поравнявшись с идущими на работу студентами, она помахала им рукой, в которой был зажат ломоть хлеба, что-то крикнула, показывая на небо.
Там по-прежнему было ясно, сияла бледная луна, и только на западе, раскинувшись широким фронтом по всему горизонту, темнели тучи. Казалось, они уснули там и ничем не угрожали спящей земле. Несколько легких облачков, оторвавшись от них, неторопливо пробирались к луне. Вид у них был самый невинный, но Ленька подумал: «Разведчики. А эта, на тракторе, ну какая же она принцесса? Обыкновенная тетка».
— А тогда она на коне пронеслась, — сказал Андрей Фомич. — Как богиня по небу…
Алла засмеялась:
— Похоже, что вы с Артемом оба были влюблены в нее без памяти. Так и встрепенулись.
— И не подумал даже, — проворчал Андрей Фомич, — Встрепенулись! Очень надо…
Артем промолчал.
— А разве о любви думают? — спросила Алла и взяла Артема под руку, как будто вдруг ей стало трудно одной подниматься в гору. — Нет. Просто любят. А если начинают раздумывать, то никакой, значит, любви и нет. Это, как сказал мне сегодня один человек, — дар природы. И я считаю — лучший ее дар. И его надо оберегать, как и все, что природа дает нам по великой своей милости.
Послышался голос Николая Борисовича:
— Дождь будет, и очень скоро. На этот раз природа явно поторопилась, а всякий дар хорош в свое время.
На той предельной скорости, какую только мог развить потрепанный трактор, Нина, конечно, отлично разглядела и сразу узнала Артема. «А он-то зачем? — только и подумала она. — Знаменитый поэт. И жена с ним».
Подумала и тут же забыла. Она только что вернулась из правления колхоза, куда ездила требовать немедленной помощи. За все дни, пока шла уборка на Борисовых залысках, с поля не вывезено ни одного зерна. Обещали машину — не дали, а пока трактор развернется со своей тележкой, комбайны стоят, дожидаются с полным бункером. Зерно ссыпали прямо в поле, рассчитывая вывезти в ближайшие дни. Но сегодняшнее предупреждение бюро погоды спутало все планы, пообещав ливневые дожди, ветер, хотя и умеренный, но при грозе шквалистый.
Нина потребовала немедленно переправить через Сылву хотя бы одну полуторку, чтобы вывезти с поля зерно. Но с ней даже и разговаривать не стали. Во всех бригадах не лучше. А машину переправить все равно не на чем — катер еще вчера ушел с баржей, да где-то приткнулся к берегу, ждет выручки — забарахлил мотор.
— Дайте хотя бы брезент, зерно укрыть. И сотню мешков.
Брезент дали, мешки посоветовали собрать у колхозников, а зерно, сколько успеют, вывезти на тракторе и конной тягой. Вообще на советы не поскупились, спасибо и за это. Домой вернулась злая и решительная. Сразу же пошла по домам и не просила, не уговаривала, а требовала, и ее веселая злость передавалась всем, с кем она разговаривала, и никто не посмел с ней спорить.
Зашла и к Афанасию Николаевичу, вернее, к тете Клаве, его жене. Бывший бригадир хмуро отвернулся — все еще считает, что его обидели, отстранив от работы. Нина и сама думала, будто она и в самом деле в чем-то провинилась перед ним. Но сейчас не такое время, чтобы считаться обидами. Он-то ведь сам виноват, да не перед ней одной, — это бы полбеды, — а перед всеми, перед всей бригадой.
— Тетя Клава, собери сколько можно мешков и сама собирайся.
А он, не глядя на бригадира, подал голос:
— О! А я, значит, вовсе уже не в счет?
Нина, тоже не глядя на него, сказала то, что думала за последнее время, но никогда не говорила:
— Наоборот — вы у нас только для счета и существуете. И сами это знаете лучше моего.
Ничего, это лучше, когда прямо все скажешь. На прямое слово только дурак обижается, а дядя Афанасий — человек хорошего ума. Поймет как надо. И это она подумала все с той же веселой злостью, с какой сегодня все делала и говорила и какая появляется в человеке от сознания общественной важности порученного ему дела и от сознания собственной правоты.
— Вот даже как! — с горестным восхищением воскликнул Афанасий Николаевич. — За все мое доброе…
— Да, так. Все доброе ваше я никогда не забуду, и я для вас, что хотите, сделаю. А сейчас, сами знаете, нет у меня времени на такие разговоры.
Она вышла в сени, где ожидала ее тетя Клава.
— Так его, — нисколько не таясь, сказала она и спросила: — Николай-то пишет тебе?
— А как же! Почти каждую неделю.
— Хоть бы зашла когда с письмом. Нам-то он ленится писать.
— Да когда же мне? Сама видишь, как кручусь… — Она хотела еще что-то сказать, но только посмотрела на неплотно прикрытую дверь в избу и вскинула голову.
Тетя Клава поняла ее и зашептала:
— Задумываться он начал, не знаю уж, к добру ли? То в избе сидит, то в огород уйдет — и все думает. Поговорила бы ты с ним, с нами-то он больно неразговорчив, а тебя он любит.
