мутная кровь ударила в голову?
Он оглянулся — Анфисы не было. Исчезла незаметно, как и появилась в тот день.
Тишина. Глухая солнечная истома. Как выходной день в просторном, светлом цехе, откуда ушли люди и где улеглась пыль, и солнце бьет в просторные окна. Андрей Фомич опустился на колени в мягкий теплый мох и наклонил голову. Так он постоял, как велела ему Анфиса, и ему показалось, что и в самом деле от одного только признания своей вины все стало проще и чище у него в мыслях. И то, что казалось ему старушечьей блажью, приобрело смысл большого, настоящего, необходимого дела. В самом деле, почему в то время, когда он безобразничал тут с топориком, то чувствовал себя чуть ли не героем, а сейчас, когда он признавал свою вину, то надо стыдиться этого?
И не в стыде суть. Надо что-то сделать такое основательное, прочное, что делает хороший хозяин в своем доме, и он уже знал, что.
Наступил вечер. Артем и Андрей Фомич только что выкупались и, размахивая рубашками, бодро шагали по косогору. И молчали, как бы отдыхая после такого богатого событиями дня.
Красное солнце плавилось в оранжевых и фиолетовых полосах облаков. Все на земле было розовым и все тени черными — сочетание красок, презираемое в жизни и недопустимое в искусстве. А вот природа может безнаказанно пользоваться розовым и черным, люди же предпочитают все видеть в истинном свете. По крайней мере, большинство людей.
Какая-то подозрительная возня шла над самым закатом: туда сбегались облака со всего неба, их становилось все больше и больше. Артем неуверенно сказал, что это, должно быть, к дождю. Андрей Фомич уверенно согласился.
— Нашел Анфису? — спросил Артем.
— Да, — Андрей Фомич долго молчал и потом заговорил путано и сбивчиво, как бы обдумывая что-то, не совсем еще и самому ему понятное: — Елка эта жива. Вот так каждый дурак может… А что делать? Не в том суть, что повинился перед ней…
Но Артем понял смысл его сбивчивой речи.
— Природа, как и искусство, беззащитна при всем своем могуществе. Ее надо охранять, — проговорил он, как бы подавая Андрею Фомичу руку помощи, помогая выбраться на твердую дорогу.
— Слова все это, — сказал Андрей Фомич. — Правильные, конечно, но слова. А надо не говорить. Тут дело требуется. И если придется, то и драка за каждую елку, зря загубленную. Ты подожди, дай сказать. Помнишь, мы с тобой стройтрест проверяли? Разбазаривание материалов и все такое… А до меня только сейчас вполне дошло, что это все и есть разбазаривание природы. Грабеж в своем собственном доме. В школе нас всему обучили, всем наукам, иногда даже бесполезным, а насчет охраны природы если и говорили, так между делом. Казенными словами. Я только и запомнил: «Равнодушная природа красою вечною сияет». Недавно только и узнал, что и эти слова переврал. Каждому человеку с малых лет твердо внушить надо: «Береги природу. Бери от нее все, что тебе надо, да только бережно, с умом». Это правило жизни! Закон. Его свято соблюдать надо и не только здесь, среди природы, а еще больше в городе. На заводе. Правильно это?
И, не дав Артему ответить, он закончил:
— А беззащитных у нас нет и не должно быть.
Когда они подошли к домику Николая Борисовича, то увидели, что на веранде появились гости: несколько студентов, приехавших в колхоз на уборку, Алла с Ленькой, Анфиса и еще какой-то высокий старик в соломенной позеленевшей от времени и так причудливо изогнутой шляпе, что она одновременно походила и на гнездо птицы, и на седло.
— Салют, командор! — воскликнул старик, взмахнув своей необыкновенной шляпой.
И тогда Артем сразу узнал его — красивый старик, Зиновий, кажется, Кириллович. Личный враг. Он-то как сюда затесался? Расселся на чурбачке, заменяющем стул, и своим сочным, красивым голосом довел до всеобщего сведения, откуда взялось у Артема такое романтическое звание.
После этого на минуту наступила тишина. Из стана веселых людей Харламовых донеслись голоса, женский смех и звон посуды.
— Праздник у них, — сообщила Анфиса, — самого Харламова день рождения.
— Смотрите, смотрите! — восторженно и в то же время как бы стыдясь своего восторга воскликнула одна из девушек. — Смотрите, какая луна необыкновенная!
Рыжий шар выкатывался из-за елочек, такой большой и осязаемый, что казалось, будто он возник в этом вот перелеске и бродит там, как неопасное чудище. И сразу все кругом начало оживать в его рыжем отблеске, как бы рождаясь из черного небытия для новой таинственной жизни.
— Роскошная природа, — проговорила Алла. — Это я прочитала у Гоголя. Давно уже. А поняла только сегодня. Сейчас. Почему-то у нас не любят описывать природу. Стесняются. И читать тоже не любят.
Считая себя причастным к затронутому вопросу, Артем ответил:
— Наверное, потому, что природу не надо описывать. О ней надо писать, как о человеке. Она должна быть все время в действии, наравне с героями книги, тогда и читать будет необременительно.
— Должно быть, это верно, — согласилась Алла и подумала, что она сегодня только и делает, что со всеми соглашается. Отчего бы это? От счастья, что ли?
И снова все притихли. У Харламовых не очень стройно, но зато с энтузиазмом запели про гармониста, который одиноко бродит по ночной улице, не давая покоя девушкам. Студенты в своем углу начали о чем-то перешептываться. Там назревал заговор, но все заметили это только тогда, когда одна из девушек — самая смелая — попросила Артема почитать свои стихи. И все студенты к ней присоединились. Их поддержал Николай Борисович:
— Читатели, — сказал он, — вездесущее, жадное племя. Почитайте, Артем, они этого заслужили сегодняшней работой.
— Идите к нам, — послышался смелый девичий голос. — Тут есть место. Васька, где место?
— Есть! — воскликнул Васька и, выпрыгнув со стула, легко вознесся на перила.
— Хорошо, — проговорил Артем, устраиваясь на стуле рядом с девушкой. — Прочту я вам свое стихотворение «У меня есть враг». Слушайте:
— Это я написал пять лет назад, здесь, на Старом Заводе, у вас во дворе, Анфиса Васильевна, — проговорил Артем так же приподнято и несколько вызывающе, как будто все еще продолжая читать стихи.
— Помню, — сказала Анфиса. — И этот ваш разговор я помню, милый человек.
— Так ведь и я помню! — радостно подхватил Зиновий Кириллович. — Я даже, можно сказать, ожидал этого. То есть, что вы меня причислите, так сказать, к своим врагам. Лестно, конечно, хотя отчасти и обидно.
— Вы преувеличиваете свое присутствие в том, что я прочел. Враг самому себе — это прежде всего я сам.
Васька на перилах замахал руками:
— Как же это может быть, дорогие граждане?
— Молчи, Васька! — воскликнула Артемова соседка. — Ты просто не воспринимаешь сложных
