чувство, будто то, что сейчас происходит, было давно и она только вспоминает и эту ночь, и тёмный флигель, и друга своей юности, сидящего на крыльце. Это было давнОу это прошлое, а на прошлое не оглядываются, его только вспоминают.
И тоже, как давно прошедшее, в её ушах про-звучал его тихий призывающий голое: — Лиза…
Но она ушла, даже не поглядев на него. Игорь несколько раз, словно заучивая на память трудный урок, повторил шёпотом:
— Лиза… Лиза… Лиза…
А кругом стояла такая равнодушная тишина! Кто-то осторожно шёл через двор. Подойдя к флигелю, остановился и спросил:
— Игорь, ты?
Узнав Захара Кызымова, Игорь ничего не ответил и даже не пошевельнулся. Технорук был в белой майке и полосатых пижамных штанах, пахло от него тройным одеколоном и табаком. Позёвывая и почёсываясь, он задавал вопросы и сам же отвечал на них:
— Ты чего не спишь? Жарища, как в пустыне, и духотища. На работу не проспишь? Надеешься, мамаша разбудит. Да ты чего молчишь-то? Всё думаешь? Эт зря. Ночью спать надо. Когда не спишь, мысли в голову лезут. Цельный день на работе крутишься, как пропеллер, — думать-то некогда, А ночью — мысли. И такие, понимаешь, мысли отрицательные, как клопы.
Захар широко зевнул, подняв голову. Казалось, он сейчас завоет на луну.
Не слушая его, Игорь думал.
Лиза, Лиза! То, что произошло, — ужасно, и меня простить трудно. Но что я мог сделать? Она моя мать. Мне было очень стыдно за неё и за себя. Она всё ещё думает, что её сын одарённый человек, гений, что его таланты не открыты миру только потому, что мир, все люди, населяющие этот мир, равнодушны или даже, враждебными она должна проложить дорогу сыну. Она пойдёт на всё. То, что она стала на колени перед тобой, это чудовищно и противно.
Да, я стоял и смотрел, как она умоляла тебя принести в жертву свою любовь, как она отдаёт всю свою жизнь. Я смотрел и не знал, что я должен сделать. Как защитить тебя и твою любовь? Мою любовь? Если бы кто-нибудь другой посмел бы прикоснуться к тебе, к твоему чувству, я бы знал, что надо сделать. А тут не знаю! Я очень тебя люблю, я никому не дам тебя в обиду. Я не пожалею сил, чтобы ты была всегда счастлива. Я не побоюсь никакого врага. Но что делать, если мать становится врагом нашего счастья? Мать, которую я люблю за её любовь ко мне, за её жизнь, отданную мне, за то, что она мать. В то же время я ненавижу её за стремление к какому-то такому счастью, которого ни я, ни ты не можем понять и принять. Она всегда стояла мне поперёк дороги. Нас учили убирать всё, что мешает движению. А если мать? Как тут быть? Что мне делать, Лиза? Я жить без тебя не могу. Зачем ты ушла? Зачем бросила меня одного с моей любовью?
— Зачем? — спросил он вслух.
Думая, что этот вопрос относится к нему, Захар объяснил причину своей бессонницы и своих размышлений, о которых только что сказал.
— Помнишь, стеллаж с товаром у нас обрушился. Комиссия насчитала убытку без малого пять тысяч. Вот я и не сплю через это.
— Душа болит? — сочувственно спросил Игорь.
Захар тяжело вздохнул. Гуще запахло тройным одеколоном.
— Насчёт души не знаю. Не приходилось сталкиваться. Я насчёт кармана беспокоюсь. Эти тысячи на мою шею вешают. Недосмотрел. Вот хочу у твоей мамаши попросить. Как думаешь, выручит? А то, понимаешь, дело-то прокурором пахнет.
— Как же она тебя выручит? — удивился Игорь. — Денег у нас нет.
Эти слава почему-то очень развеселили Захара. Он понимающе улыбнулся, одобрительно ткнул Игори в плечо своим мягким кулаком и даже игриво пошлёпал по колену.
— Нет, значит, денег? — спросил он, подмигивая.
— Конечно, нет.
— Это она тебе так говорит? — А я и ке спрашиваю.
— Правильно. Деньги, они, Игорь, как рыбка: в тишине ловятся, в молчании, в мутной воде. Это мамаша твоя замечательно понимает. Не возносится. Торговля — людям испытание. Не всякий выдержит. Иной сидит на бочке с селёдкой и думает, что он царь вселенной и все остальные граждане ему подданные. Ну, такой недолго удержится. А ещё есть хапуги. Тащит в карман без учёта возможностей. Сам за решётку просится. Ну, а Мария Ивановна всякого посетителя обласкает, как родного… Умненько дело ведёт. Обижайся ты на меня — не обижайся, а я так тебе скажу: отложения у неё имеются. А?
— Она что же, ворует? Наживается? Ну? Он схватил Захара за жирные плечи, но тот ловко перевернулся на крыльце и упруго вскочил на верхнюю ступеньку.
— Да ты что, Игорь? Эт зря. Постой-ка!
— Ворует? Да? — охрипшим от злобы голосом спрашивал Игорь.
Как-то странно притопывая и качаясь, Захар мялся на крыльце.
— Да ты что? — тоскующим голосом спрашивал он. — Эт зря. Постой-ка… Да я, наверное, шучу. Эх ты!
Улучив минуту, он сбежал со ступенек, но Игорь поймал его и снова водворил на прежнее место.
— А мне эти шутки надоели, — сказал Игори, заталкивая обомлевшего Захара в тёмный коридор.
15
Мария Ивановна стояла у зеркала в одной сорочке. Она вскрикнула и заметалась по комнате. Захар, глядя на её молочно блестящие руки, прошептал:
— Я извиняюсь!
— У тебя много денег? — спросил Игорь. Накидывая халат, Мария Ивановна причитала:
— Что с тобой, Игорёк. Боже мой, он пьян. Как вам-то не стыдно, Захар Борисович.,
Игорь, глядя на мать, сказал:
— Я не пьяный. Вот он пришёл к тебе за деньгами. Четыре тысячи. Он говорит, что у тебя много. Что ты… — Игорь не мог сказать последнего страшного слова и замолчал, не зная, что ещё можно сделать.
Он посмотрел на мать и вдруг заметил, что её щеки дрожат, как тогда, когда она стояла на коленях перед Лизой, и он подумал, что она сейчас, в присутствии Захара Кызымова, тоже может встать На колени и сказать, что у неё есть деньги… Это будет ужасно не потому, что она унизит себя перед Захаром, а потому, что она сознается вта-йом преступлении, хуже и постыднее которого может быть только измена Родине.
Он не знал» как ему поступить, чтобы этого не произошло. Проще всего вытолкать Захара и уйти самому. Тогда никто ничего не узнает и всё останется по-старому. Ведь не вошёл же он, когда мать стояла на коленях перед Лизой. Вот как легко и просто можно остаться в стороне: никто ничего не узнает, и все будут думать, что ты приличный, уравновешенный человек, который оберегает свою честь. И никому в голову не придёт, что такое сбережение чести есть бесчестность и трусость.
Стул, на котором полчаса тому назад сидела Лиза, всё ещё стоял на старом месте около дивана.
Игорь с размаху положил свои ладони на спинку стула и крепко сжал пальцы. Всё это успокоило его, и он даже сумел объяснить, зачем он привёл Захара сюда, вместо того, чтобы самому поговорить с ним:
— Я стоял у окна, когда ты разговаривала с Лизой. И всё видел. Вот потому я и привёл его. Сам я не знаю, что сказать. Раньше знал, теперь не знаю.
Мария Ивановна истерично рассмеялась, отчего щёки её покрылись красными пятнами и задрожали ещё сильнее. Она выдернула верхний ящик комода и, погрузив голые руки в пёстрый ворох тряпья, начала рыться в нём. Какие-то воздушные шарфики, ленточки, чулки взлетали вверх, перевешивались через края ящика и падали на пол. Казалось, она месит необыкновенное пёстрое тесто, роняя на пол его лёгкие прозрачные куски. Не переставая смеяться, она выбросила на стол сберегательную книжку:
— Ревизоры, — рыдающим шёпотом произнесла она. — Нате. Проверяйте…
