– Заткнись. Все ты знаешь. Ты же вырос вместе с Миллером и провел немало времени в Квентине с Арти. Слушай внимательно, Слип. В город вернулся Громила Фостер. Он знает, что я на суде давал показания против него, но не знает, кто меня навел. А ему, несомненно, интересно.
Он быстро сообразил, о чем речь. Нахмурившись, он пробормотал:
– Ты не можешь так поступить.
– Могу, Слип. Именно так. Ставка слишком высока. Я сам на мушке, парень. Я тоже ошалел, услышав про Джо. Никто не узнает о наших встречах, кроме тебя и меня. И Фостера. А потом – кроме меня и Фостера.
И он рассказал мне все, что мне было нужно.
Дэззи Браун был разбитной, веселый цветной юноша, который так играл на трубе, что сам Гарри Джеймс рядом с ним казался волынщиком; и Дэззи вдыхал марихуану, как другие вдыхают кислород. Однажды он побывал в кутузке за кражу шести саксофонов и тромбона, так что с этим местом он был знаком. Однажды я влез на табурет рядом с ним в каком-то вестсайдском баре и, дружески обняв его за плечо, тихо сказал ему на ухо: «Слушай, котик, мне стало известно, что у тебя в цветочных горшках произрастает нехорошая травка. Поэтому мы сейчас пойдем с тобой туда, где много охотников побарабанить, но не играют блюзы». Просто удивительно, как охотно он тогда мне помог.
Следующим был Хук Картер, длинноносый приверженец героина. Он ни разу не снисходил до бесед со мной, но сегодня он будет рад отдать мне хоть все двадцать четыре часа. Я выдернул его из постели в его меблирашке, и сначала ему было нечего сказать. Но потом я объяснил ему:
– Хук, я тебе не враг, и хочу, чтобы ты это понял. Ты приятель Арти Пейна; ходят слухи, что ты и с Пушкой теперь не разлей вода. Я знаю еще кое-что: ты тратишь на понюшки сорок баксов в день, а получаешь ты их от Жука. Ты не знаешь, откуда он их берет, а я знаю. И знаю я достаточно, чтобы Жук предпочел со мной не ссориться. Он будет рад оказать мне маленькую услугу. Ты хорошо помнишь, каково оно, если нельзя достать динамита?
Так что и от Хука я тоже кое-что почерпнул. К четырем часам дня я обзавелся еще несколькими врагами, один храбрец сплюнул на меня сквозь зубы; что ж, возможно, он плевался не в последний раз. Но в последний раз сквозь собственные зубы. Я рвался напролом, как расцарапанный и рычащий дикий кот. И кучу вещей, которые я натворил тогда, я никогда не сделал бы в обычный день. Но это был необычный день – и я нашел то, что искал, и даже больше, чем ожидал.
Одно было ясно наверняка: в задних комнатах, притонах и барах пошел гулять новый слух, завиваясь виноградной лозой. И весь сброд в городе снова навострил уши. Но теперь вопрос состоял не в том, что будет делать Скотт, а в том, кто будет убит.
Певчие птички встрепенулись и перевели с облегчением дух. Но меня интересовало, что об этом думают Пушка, Звонок и Арти. До них, несомненно, тоже доползут эти слухи. И они поймут, что я трачу столько усилий для того, чтобы выйти на них. Даже не зная точно, что мне удалось разнюхать и что я собираюсь предпринять, Пушка не может не понять, что я хочу убить его.
Я удостоверился на все сто в том, в чем был уверен и раньше: Пушка, Звонок и Арти были той самой бандой «от десяти до двух». Но самое важное, что я выяснил, – это дело, назначенное на нынешнюю ночь. Если оно состоится, то в нем примут участие не трое, а четверо – вместе со мной. Если нет, то я найду другой способ. Я уже выстроил свой план.
От Хука, среди прочей ерунды, которую он мне наговорил, я узнал, что Арти Пейн имел прозвище Профессор за незаурядные умственные способности. За то, что с двадцати шести до тридцати четырех лет он работал в лаборатории компании «Вестингауз», откуда почерпнул необъятные знания о свете и всевозможных осветительных приборах. Кроме этого, я уже знал, что ковбой, он же Звонок, имел специальность слесаря. А из собственного опыта мне было известно, что Пушка вполне мог сломать человеку шею одним ударом кулака, подкрепленного мощью трехсотфунтового тела. И все это накапливалось, складывалось и составлялось в одну картину.
В два тридцать дня я еще раз позвонил Луиз. Перед этим я звонил ей в час, но ответа опять не было. Так что я не видел и не слышал ее с того самого момента, когда она вскрикнула: «Пушка! Как ты здесь...», и Пушка, зарычав, размахнулся. Но я все время думал о ней. Я почти отбросил мысль, что она могла быть в сговоре с Пушкой и участвовать в его аферах. Вряд ли бы она в этом случае смогла так хладнокровно показывать мне ворованные драгоценности. Но я не знал, было ли ей известно о том, что драгоценности краденые. Я был склонен принять за правду то, что она рассказала мне вчера: что она не знает, откуда они, и знать не хочет. Я объяснял это тем, что змееглазый браслет был дьявольски красив, и ей просто хотелось верить, что вещь чистая. Из того, что я услышал во время своих изысканий в Даунтауне, я сделал вывод, что Луиз – обычная порядочная девушка, за которой ухлестывает Пушка. Мне было приятно верить в это, потому что я и сам подпал под ее чары. И я более чем беспокоился о ней. Я припомнил то ужасное предчувствие, с которым ехал вчера в морг.
И вдруг телефон ответил.
– Луиз? Ух. Это Шелл Скотт, – обрадовался я. – С тобой все в порядке?
– Да. А с тобой? Я видела газеты.
– Это фальшивка. Я в порядке; помят, но держусь на задних лапах. Что произошло после того... после того, как я отчалил?
Она стала рассказывать, как она налетела на Пушку, когда он заталкивал меня в «кадиллак», как пыталась выцарапать ему глаза (во всяком случае, так она выразилась), как ругалась на него. После нескольких минут перепалки они вернулись в квартиру – тогда-то я и барабанил им в дверь. Пушка сказал, что придушит ее, если она пикнет. Но после моего ухода фейерверк возобновился.
– Это продолжалось около часа, – рассказывала Луиз. – Потом он ушел, и я велела ему больше не возвращаться.
– Я звонил тебе вчера, но было все время занято. Что...
– Когда Пушка ушел, он несколько раз звонил мне, и так надоел, что я сняла трубку и пошла спать, – объяснила она, почему не отвечал ее телефон.
Я помолчал минуту.
– Дорогая, как я понимаю, твое мнение обо мне не изменилось, – после паузы выговорил я. – Или...
– Когда я узнала, что ты сыщик, я не могла понять, прикалываешься ты ко мне ради меня самой или
