– Точно-точно, – поддержал другой ее сосед. – Особое иностранное слово для тех, кто открытие сделал. Его изобрел какой-то иностранный чудик у себя в ванне…
– Не знаю, как вы, – сказал старик с трубкой, прикуривая от тлеющей шляпы алхимика, – а я в толк не возьму, с какой стати человеку в нашем городе бегать по улицам и кричать на варварском наречии. Неужели только оттого, что он ванну принял? Да и посмотрите на него. Разве он принимал ванну? Она ему, конечно, не помешает, но ведь он ее не принимал. Чего ему бегать и кричать не по-нашему? В нашем языке достаточно своих слов, чтобы горло подрать.
– Ну например? – спросил Себя-Режу. Курильщик призадумался.
– Скажем… к примеру… «Эй, я кое-что открыл!!!»… или… «Ура!!!»
– Нет, я-то говорю об этом чудике, из Цорта, что ли. Он сидел у себя в ванне, а тут ему и пришла идея. Он и выскочил на улицу, да как завопит!
– Что завопит?
– Не знаю. Может, «Срочно дайте мне полотенце!»?
– Пари держу, попробуй он на нашу улицу голышом выскочить, еще бы не то завопил, – живо подхватил Себя-Режу. – Кстати, дамы и господа, у меня тут такие сосиски в тесте, что от них вы…
– Эврика, – промолвил покрытый копотью алхимик, раскачиваясь взад и вперед.
– Что – эврика? – не понял Себя-Режу.
– Вот это слово. Эврика. – Неуверенная улыбка осветила его почерневшее лицо. – Это означает «Нашел».
– Что нашел?
– Что-то да нашел. Во всяком случае, я точно нашел. Октоцеллюлозу. Потрясающая штука. Я ведь ее в руке держал. Просто слишком близко к огню поднес. – Алхимик вдруг начал говорить задумчиво, растягивая слова, как при контузии. – Очень важный факт. Надо записать.
Спотыкаясь, он побрел к дымящимся развалинам.
Достабль смотрел ему вслед.
– Ну и что бы это значило? – недоуменно спросил он, потом пожал плечами и громко закричал: – Пирожки с мясом! Горячие сосиски! Сосиски в тесте – нежные, как самое нежное свиное место!
За происходящим наблюдала, сверкая и скручиваясь спиралью, прилетевшая с холма мысль. Алхимик даже не подозревал о ее присутствии. Знал только, что сегодня он был необыкновенно изобретателен.
Ее же привлек ум торговца. Она была знакома с таким складом ума. Ей нравились такие умы. Ум, пригодный для торговли пирожками из ночного кошмара, без труда справится с торговлей грезами.
Она рванулась ввысь.
А на далеком холме легкий ветерок игрался с остывшим серым пеплом.
Ниже по склону, во впадине, где из трещины в камне тянулся вверх крохотный кустик можжевельника, заструилась тонкая струйка песка.
Известковая пыль тонким слоем припорошила стол Наверна Чудакулли, аркканцлера Незримого Университета, и случилось это как раз в ту минуту, когда он трудился над какой-то особенно затейливой мухой для рыбалки.
Он выглянул из окна с цветными стеклами. Дымное облако поднималось над окраиной Морпорка.
– Казначе-е-ей!
Запыхавшийся казначей появился через несколько секунд. Он терпеть не мог взрывов.
– Это алхимики, мэтр, – едва выговорил он, пересиливая одышку.
– Уже третий раз за эту неделю. Проклятые пиротехники, – пробурчал аркканцлер.
– Боюсь, что так, господин, – ответил казначей.
– Чем они там думают?
– Не могу сказать, господин. – Казначей, наконец, перевел дыхание. – Алхимия меня никогда не привлекала. Слишком уж она… слишком…
– Опасна, – твердо заключил аркканцлер. – Вечно они что-то смешивают, приговаривая: «А что, интересно, будет, если добавить сюда каплю этой желтой бурды?» После чего неделями ходят без бровей.
– Я хотел сказать – непрактична, – поправил казначей. – Алхимики массу времени и сил тратят на то, чего можно добиться с помощью самой примитивной магии.
– Я думал, они пытаются гранить философские камни или что-нибудь в этом роде, – заметил аркканцлер. – Чушь все это, скажу я тебе. Ладно, меня уже нет.
Увидев, что аркканцлер начал бочком отступать к двери, казначей быстро устремился наперерез, протягивая пачку бумаг.
– Пока ты не ушел, аркканцлер, – предпринял он отчаянную попытку, – может быть, подпишешь несколько…
– Не сейчас, дружище, – прервал его аркканцлер. – Пора бежать. Надо повидать одного знатока лошадей – как ты на это смотришь?
– Как я смотрю?
– Вот и я так же. Дверь за ним закрылась.
Казначей посмотрел на дверь и вздохнул. За долгие годы своего существования Незримый Университет знавал всяких аркканцлеров – больших и малых, хитрых, полоумных и вовсе безумных. Они приходили, занимали свой пост (правда, иногда пребывали на нем так недолго, что художник даже не успевал дописать парадный портрет для Главного зала) и умирали. Волшебники редко когда задерживаются на высоких магических постах – здесь перспективы примерно такие же, как у испытателя пружинных ходулей на минном поле.
Казначей, впрочем, большой беды в том не усматривал. Имена могут время от времени меняться, считал казначей, лишь бы всегда был какой-нибудь аркканцлер, который бы исправно подписывал бумаги – и предпочтительнее, с точки зрения казначея, подписывал не читая.
Но этот аркканцлер был редким экземпляром. Во-первых, он почти всегда отсутствовал, появляясь лишь затем, чтобы сменить перепачканную одежду. А во-вторых, у него была привычка орать на людей. В частности, на казначея.
А ведь в свое время мысль эта многим показалась очень здравой – избрать аркканцлером волшебника, который сорок лет не переступал порог Университета.
Между различными орденами волшебников шла вечная грызня, и в кои-то веки старшие волшебники пришли к единому мнению: Университету нужен период стабильности, чтобы хотя бы несколько месяцев его сотрудники могли со спокойной душой строить свои козни и интриги. Именно тогда в университетских архивах обнаружили имя Чудакулли из рода Коричневых, который добрался до седьмой степени магии в небывало раннем возрасте двадцати семи лет, после чего оставил Университет, удалившись в свои семейные владения где-то в глубинке.
Его сочли идеальной кандидатурой.
«Именно то, что надо, – решили все. – Чисто выметет. Новая, так сказать, метла. Волшебник из захолустья. Вернемся к этим… как их бишь?… к корням волшебства. Хотим старого добряка с трубочкой и лукавыми глазками. Чтобы любую травинку по имени знал, чтоб бродил по дремучим лесам, где ему всякий зверь как брат родной, и все такое. Чтобы спал под звездами, слышал, о чем шумит в листве ветер, знал всякое дерево. И чтобы с птицами умел разговаривать».
Послали гонца. Чудакулли Коричневый повздыхал, ругнулся раз-другой, отыскал в огороде свой посох, где тот подпирал пугало, и отправился в путь.
«А если и выйдут с ним какие-нибудь загвоздки, – отмечали про себя волшебники, – то устранить этого чревовещателя от сохи будет нетрудно».
Потом он явился, и оказалось, что он и впрямь общается с птицами, но только совсем не щебечет. Наоборот, орет во всю глотку: «Подстрелил тебя, паскуда!»
Звери лесные и птицы небесные и впрямь знали Чудакулли Коричневого. Они так хорошо научились распознавать его силуэт, что в радиусе примерно двадцати миль от имения Чудакулли они спасались
