Оказаться заточенным в стенах Университета – не такое уж суровое наказание. Волшебники в принципе не доверяют воздуху, если он не выдержан хорошенько в закрытом помещении, а живут в некотором подобии желоба, катаясь по нему между своими комнатами и обеденным столом. Но тут им стало не по себе.
– бурбурбурбур непонимаюпочему бурбурбурбур, – пробормотал Декан.
Много позже, в день, когда музыка умерла, он объяснял, что все из-за того, что он никогда не был действительно молодым, или по крайней мере достаточно старым, чтобы осознать, что он молод. Как и большинство волшебников, он приступил к учебе будучи таким маленьким, что официальная остроконечная шляпа сползала ему на глаза. А потом он сразу стал, ну, волшебником. И у него не возникало ощущения, что он что-то где-то упустил. Вплоть до последних двух-трех дней. Он не знал, что это было. Но он хотел, чтобы это произошло, и как можно скорее. Он чувствовал себя как обитатель тундры, проснувшийся однажды утром с непреодолимым желанием покататься на водных лыжах. И уж совершенно точно он не желал сидеть взаперти, когда в воздухе носилась музыка.
– бурбурбурбур несобираюсьсидетьвзаперти бурбурбурбур…
Непривычное ощущение пронзило его – он жаждал неповиновения! Неповиновения всему подряд, включая закон всемирного тяготения. Совершенно определенно он не собирался больше аккуратно складывать одежду перед сном! Если бы Ридкулли сказал – а, так ты бунтарь, и против чего же ты бунтуешь? – он бы ответил, он бы сказал нечто чертовски запоминающееся, да, сказал бы! Но Ридкулли величественно удалился.
– бурбурбурбур… – дерзко заявил Декан, бунтарь без паузы.
Раздался стук в дверь, едва слышый за шумом. Клифф чуть-чуть приоткрыл ее.
– Это я, Гибискус. Вот ваше пиво. Глотайте его и проваливайте.
– Как мы можем проваливать? – спросил Глод. – Как только они видят нас, они пытаются заставить нас играть еще.
Гибискус пожал плечами.
– Меня это не касается, – сказал он. – А вы должны мне доллар за пиво и двадцать пять за сломанную мебель…
Клифф захлопнул дверь.
– Я мог бы поторговаться с ним, – сказал Глод.
– Мы не можем себе этого позволить, – сказал Бадди.
Они посмотрели друг на друга.
– Ну что же, толпа любит нас, – сказал Бадди. – Я думаю, это был большой успех. Хм.
В наступившей тишине Клифф отбил горлышко и запрокинул бутылку над головой[23].
– Что нам всем хотелось бы знать, – сказал Глод, – это что мы там творили.
– Гуук.
– И как получилось, – добавил Клифф, дожевывая остатки бутылки, – что мы все знали что играть?
– Гуук.
– А кроме того, – сказал Глод. – Что ты пел?
– Э-э…
– Не Наступай на мои Голубые Ботинки? – сказал Клифф.
– Гуук.
– Грациозная Милашка Полли? – сказал Глод.
– Э-э…
– Стогелитские кружева? – сказал Глод.
– Гуук?
– Это такие очень тонкие кружева, которые плетут в Сто Гелите, – объяснил Глод, бросив на Бадди пронизывающий взгляд. – Ты еще сказал ни с того ни с сего: «привет, малышка»… Зачем ты это сказал?
– Э-э…
– Я хочу сказать – не то чтобы они так уж пускали в «Барабан» маленьких детишек, – пояснил Глод.
– Я не знаю. Слова возникали сами собой, – сказал Бадди. – Вроде как часть музыки.
– И ты чудно двигался. Как будто у тебя возникли проблемы со штанами, – сказал Глод. – Я не эксперт по людям, но я заметил, что некоторые дамы из публики смотрели на тебя как гном смотрит на девчонку, когда знает, что у ее папаши большая шахта и несколько богатых пластов.
– Ага, – сказал Клифф. – Или как тролль, когда думает, – ты только погляди на ее формации.
– Ты точно уверен, что в тебе нет ничего эльфийского? – спросил Глод. – Раз или два мне показалось, что ты ведешь себя немного… по-эльфийски.
– Я не знаю, что происходит! – сказал Бадди.
Гитара заскулила. Они взглянули на нее.
– Вот что мы сделаем, – сказал Клифф. – Мы возьмем это и вышвырнем в реку. Кто за, скажите «За!». «Уук» тоже можно.
Опять наступила тишина. Никто не бросился хватать инструмент.
– Но штука в том… – сказал Глод. – Штука в том, что эти вон там действительно нас любят.
Они обдумали это.
– Я не чувствую, что это… плохо, – сказал Бадди.
– Согласен… Да у меня в жизни не было такой публики, – сказал Клифф.
– Уук!
– Если мы такие хорошие, – сказал Глод, – то почему такие бедные?
– Потому что ты вел переговоры, – сказал Клифф. – Если мы заплатим за эту мебель, мне придется питаться через соломинку.
– Хочешь сказать, я нехорош? – спросил Глод, вскакивая на ноги.
– Ты отличный трубач. Но не финансовый волшебник.
– Ха, посмотрел бы я…
В дверь опять постучали. Клифф пожал плечами.
– Опять Гибискус. Передайте мне то зеркало, попробую огреть его им.
Это действительно был Гибискус, но перед ним стоял маленький человечек в длинном пальто и широко, дружелюбно улыбался.
– А! – сказал человечек. – Ты ведь Бадди, так?
– Э-э-э… Да.
Человечек, вроде бы не двигаясь с места, вдруг оказался в комнате и захлопнул дверь перед носом у хозяина.
– Достабль моя фамилия, – представился он. – С.Р.Б.Н. Достабль. – Уверен, слышали про меня.
– Гуук!
– Я не с тобой разговариваю! Я спросил остальных парней!
– Нет, – сказал Бадди. – По-моему нет.
Улыбка стала шире.
– Я слышал, у вас куча проблем, чуваки, – сказал он. – Раздолбаная мебель и всякая фигня.
– Мы даже не собирались платить, – сказал Клифф, взглянув на Глода.
– Тогда ладно, – сказал Достабль. – Выходит так, что я мог бы это уладить. Я бизнесмен. Проворачиваю дела. Вы, парни, я вижу – музыканты. Играете музыку. Зачем вам греть голову насчет денежных вопросов, а? Сосредоточьтесь на творческом процессе, я правильно говорю? Как вы смотрите на то, чтобы предоставить все мне?
– Ну да, – сказал Глод, все еще не оправившийся от удара по своему финансистскому реноме. – И что ты сможешь сделать?
– Ну, – сказал Достабль. – Для начала получить ваш заработок за вечер.
– А что с мебелью? – спросил Бадди.
– А, это барахло разносят здесь каждую ночь, – откровенно объяснил Достабль. – Гибискус просто хотел
