накрахмаленные нижние юбки.
Ридкулли опять открыл рот, но все, что он смог выдавить, было:
– Что вы сделали со своими…
– Извините, миссис Панариция, – быстро сказал Прудер. – Но накрывали ли вы сегодня к завтраку для кого-нибудь из преподавателей?
– Это верно, мистер Стиббенс, – ответила она. Ее необъятный бюст вздымался под свитером. – Ни один из джентльменов не спустился вниз. Я отпраувила им керзинки.
Взгляд Ридкулли продолжал ползти вниз. До этого момента он и не подозревал, что у миссис Панариции есть ноги. Конечно, теоретически женщине нужно что-то, чтобы двигаться, но… ну… Но сейчас он видел две толстые коленки, выглядывающие из нагромождения юбок. Чуть ниже начинались белые носки.
– Ваши волосы… – хрипло проговорил Ридкулли.
– Чтеу-тоу не так? – спросила миссис Панариция.
– Все в порядке, все в порядке, – сказал Прудер. – Большое вам спасибо.
Дверь за ней закрылась.
– Она прищелкивала пальцами, когда уходила, – заметил Прудер. – Точно, как вы рассказывали.
– Это не единственная вещь, которая прищелкивала, – ответил Ридкулли, все еще содрогаясь. – Ты видел ее обувь?
– Наверное, мои глаза от испуга закрылись. Если это живое, – сказал Прудер, – то оно очень, очень заразное.
Следующая сцена имела место в каретном сарая Грохтова отца, но она была частью спектакля, разыгрывающегося повсюду в городе.
Грохт не был от рождения Грохтом. Он был сыном богатого поставщика фуража и презирал отца за то, что тот был трупом от шеи и выше, зацикленным на материальном, лишенным воображения и еще за то, что отец выдавал ему на расходы три несчастных доллара в неделю.
Отец оставил лошадей в сарае. Сейчас они обе предпринимали небезуспешные попытки втиснутся в один угол и наделать в стене дырок.
– Сдается мне, в этот раз почти получилось, – говорил Грохт, в то время как сенная пыль сыпалась с кровли, а древоточцы улепетывали во все стороны в поисках нового жилища.
– Не, я тебе скажу – не тот звук, который мы слышали в «Барабане», – критически возразил Джимбо. – Этот немного похожий на тот, но не тот.
Джимбо был лучшим другом Грохта и желал быть одним из людей.
– Для начала это неплохо, – сказал Грохт. – Так что ты и Простак, вы оба берете гитары. А ты, Подонок, ты… можешь играть на барабанах.
– Не знаю как, – сказал Подонок. Его действительно так и звали.
– Никто не знает, как играть на барабанах, – терпеливо объяснил Грохт. – Тут нечего знать. Просто берешь и колотишь по ним палочками.
– Ага. А если я типа промахнусь?
– Сядешь поближе. Ну, так, – сказал Грохт, снова садясь. – Теперь… Важная вещь, на самом деле важная – как мы будем называться?
Клифф огляделся по сторонам.
– Ну что же, мы осмотрели каждый дом и будь я проклят, если я увидел где-нибудь имя «Достабль», – пророкотал он.
Бадди кивнул. Большую часть площади Сатор занимал фасад Университета, но оставалось немного места для других зданий. Таких, у которых на дверях обязательно найдется дюжина медных табличек. Они наводили на мысль, что даже простое вытирание ног о коврик может дорого вам обойтись.
– Привет, парни.
Достабль сиял улыбкой над лотком, наполненным предположительно сосисками и булочками. Помимо лотка у него была и пара пакетов.
– Мы извиняемся за опоздание, – сказал Глод. – Но мы все равно не могли найти твой офис.
Достабль широко развел руки.
– Вот он, мой офис! – воскликнул он с жаром. – Площадь Сатор! Тысячи квадратных футов пространства! Великолепные коммуникации! Торговые потоки! Посмотрите-ка на это, – добавил он, поднимая один из пакетов и открывая его.
– Хочу убедиться в размерах.
Они были черными и сшитыми из дешевого хлопка. Одна из них была размера ХХХХ.
– Одежки со словами? – спросил Бадди.
– «Банда Рока», – медленно прочитал Клифф. – Эй, так это же мы!
– И зачем они нам нужны? – спросил Глод. – Мы и так знаем, кто мы есть.
– Раскрутка, – объяснил Достабль. – Верь мне. – Он вставил в рот коричневый цилиндр и поджег кончик.
– Оденете их сегодня ночью. Нашел ли я вам ангажемент!
– Нашел? – спросил Бадди.
– Я же и говорю!
– Нет, ты спрашиваешь, – сказал Глод. – Откуда же нам знать?
– А есть у них ливрейное сбоку? – спросил Клифф.
Достабль начал сначала.
– Это большое место, у вас будет великолепная публика! И вы получите… – он взглянул на их доверчивые, открытые лица. – Вы получите десятку сверх ставки Гильдии, что скажете?
Лицо Глода расплылось в широкой улыбке.
– Что, каждый? – спросил он.
Достабль бросил на него еще один оценивающий взгляд.
– О, нет, – сказал он. – Все по честному. Десятка на всех. Будьте реалистами. Вам надо засветиться.
– Опять это слово, – заметил Клифф. – Музыкантская Гильдия возьмет нас за горло.
– Там – нет, – сказал Достабль. – Гарантирую.
– Так где же это, наконец? – спросил Глод.
– Что, готовы услышать?
Они захлопали на него глазами. Он затянулся и выпустил клуб вонючего дыма.
– «Каверна»!
Бит продолжался…
Конечно, обязаны были возникнуть кое-какие мутации.
Гортлик и Хаммерджаг были сочинителями песен и полноправными членами Гильдии. Они писали гномьи песни на все случаи жизни. Кое-кто может сказать, что не так уж и трудно сочинять песни для гномов, если вы знаете, как пишется слово «золото», но это немного циничное мнение. Многие гномьи песни[26] действительно строятся на «золоте, золоте, золоте», но тут все дело в интонировании; у гномов есть тысячи слов для обозначения золота, но они пользуются ими только в крайних случаях – например, когда им случается видеть золото, которое им не принадлежит.
У них была маленькая контора на Аллее Жестяной Крышки; они сидели по обе стороны от наковальни и сочиняли популярные песни.
– Горт?
– А?
– Что ты скажешь насчет этого?
Хаммерджаг прочистил горло.
Гортлик задумчиво пожевал кончик своего композиторского молота.
– Хороший ритм, – сказал он. – Но слова требуют доработки.
– Ты хочешь сказать – маловато «золота, золота, золота»?
