– Мы будем играть, – сказал он. Гитара висела у него на плече. Он сжал гриф и угрожающе занес правую руку над струнами. Глод в отчаянии обернулся. Клифф и Асфальт зажали уши руками.
– О! – сказал он. – Я так понимаю, у нас здесь есть прекрасный повод для торговли.
Он соскочил с телеги.
– Я полагаю, о чем Ваша Честь не слышала, – сказал он, – так это о музыкальном налоге.
– Какой еще музыкальный налог? – в один голос спросили Асфальт и мэр.
– Ввели совсем недавно, – объяснил Глод. – В расчете на популярность Музыки Рока. Музыкальный налог, по пятьдесят пенсов с билета. В Сто Лате он составил, по моим прикидкам, э-э-э, двести пятьдесят долларов. В Анк-Морпорке, конечно, в два раза больше. Его придумал Патриций.
– В самом деле? Похоже, что Витинари совершенно прав, – заметил мэр, массируя подбородок. – Так вы говорите – двести пятьдесят долларов в Сто Лате? Точно? А ведь наш город значительно больше.
Стражник с пером на шлеме нервно отдал честь.
– Прошу прощения, Ваша Честь, но в записке из Сто Лата говориться…
– Погодите минутку! – сказал мэр раздраженно. – Я думаю…
Клифф слез с телеги.
– Это ведь взяточничество, разве нет? – прошептал он.
– Это налогообложение, – сказал Глод.
Стражник опять отдал честь.
– Но в самом деле, сэр, стражники из…
– Капитан! – перебил его мэр, задумчиво изучая Глода. – Это политика! Прошу вас!
– И это тоже? – спросил Клифф.
– И чтобы продемонстрировать добрую волю, – заявил Глод. – Было бы неплохо, если бы мы внесли налог до представления, как полагаете?
Мэр вылупился на него в изумлении – у него никак не укладывалось в голове, что у музыкантов может быть что-то общее с деньгами.
– Ваша Честь, в послании сказано…
– Двести пятьдесят доллларов, – повторил Глод.
– Ваша Честь…
– Вот что, капитан, – сказал мэр, прниявший, по-видимому, какое-то решение. – Мы же с вами знаем, что люди в Сто Лате довольно странные. В конце концов, это же просто музыка. Я ведь говорил, что это какое-то дурацкое послание. Не вижу, какой может быть ущерб от музыки. А эти молодые люди, как мне совершенно очевидно, весьма успешны, – добавил он. Этот факт явно обрадовал мэра, как и любого другого на его месте. Никто не любит нищих воров. – Да, – вернулся он к теме разговора. – Столатчане просто попытались надуть нас. Они считают, что если человек живет не в Сто Лате – то он простофиля.
– Да, но из Псевдопо…
– А, эти! Высокомерное стадо! Немного музыки – кому от этого плохо? Особенно, – мэр пристально посмотрел на Глода, – если это в общественных интересах. Пропусти их, капитан.
Сьюзан вскочила в седло.
Она знала это место. Она даже видела его однажды. Теперь здесь появилось несколько новых изгородей вдоль дороги, но оно все еще было опасным.
Она знала и время.
Аккурат перед тем, как этот поворот назвали Кривой Мертвеца.
– Привет, Квирм!
Бадди ударил по струнам и принял позу. Слабое белое сияние, как от дешевых блесток, обрисовало его силуэт.
– Ух-у-ху!
Приветствие перешло в привычный вал звука.
«Раньше мне казалось, что можно быть убитым людьми, которым ты не нравишься, – думал Глод. – Теперь я вижу, что вполне вероятно погибнуть из-за людей, которые тебя любят…» Он опасливо осмотрелся. Вдоль стен были расставлены стражники – капитан оказался не дурак. Надеюсь, что Асфальт держит наготове телегу и лошадей, как я его просил…
Он посмотрел на Бадди, сверкающего в лучах рампы.
Пара вещей на бис – и бегом через черный ход прочь отсюда, думал он. Большая кожаная сумка была прикована к ноге Клиффа. Всякий, кто схватиться за нее, обнаружит, что тащит за собой барабанщика весом в тонну.
Я ведь даже не знаю, что мы собираемся играть. И никогда не знал, просто дуешь себе и… вот оно. Никто не докажет мне, что так и должно быть.
Бадди крутанул рукой набодобие дискобола и мощный аккорд, сорвавшись со струн, накрыл публику.
Глод поднес к губам свой горн. Звук напоминал горящий черный бархат в комнате без окон.
Прежде чем чары Музыки Рока заполнили его душу, он подумал: а я ведь умру. Это часть музыки. Я очень скоро умру. Я уже чую свою смерть. Каждый день. Она все ближе и ближе…
Он еще раз посмотрел на Бадди. Парень прочесывает публику взглядом, будто выискивая кого-то в визжащей толпе.
Они играли «Случилась Большая Тряска». Они играли «Дай мне Музыку Рока». Они сыграли и «Тропинку на Небеса» (и сотня слушателей поклялась завтра сразу с утра купить гитару).
Они играли с сердцем и особенно – с душой.
Они пошабашили после девятого бисирования. Толпа все еще топала ногами, когда они забежали в уборную, пролезли через окно и выпали на аллею.
Асфальт опорожнил в кожаную сумку пакет.
– Еще семьсот, – сказал он, подсаживая их на телегу.
– Отлично, а мы заработали еще по десять долларов каждый, – сказал Глод.
– Скажи это мистеру Достаблю, – посоветовал Асфальт, когда они с грохотом пронеслись через ворота.
– Скажу.
– Это не важно, – вмешался Бадди. – Иногда ты делаешь это ради денег, а иногда – ради шоу.
– Ха! – Глод полез под сидение. Асфальт припрятал там два ящика пива.
– Завтра Фестиваль, ребята, – прорычал Клифф. Ворота уже растаяли позади, но они до сих пор слышали топот.
– После этого мы сразу заключим новый контракт, – заявил Глод. – С целой кучей нулей.
– Куча нулей у нас и так есть, – отозвался Клифф.
– Ага, только перед ними маловато других цифр. Так, Бадди?
Они оглянулись назад. Бадди спал, гитара покоилась у него на груди.
– Как свечку задули, – сказал Глод.
Он повернулся вперед. Дорога расстилалась перед ним в слабом свете звезд.
– Ты говорил, что ты хочешь просто работать, – сказал Клифф. – И не хочешь никакой славы. Ну и как тебе все это беспокойство насчет золота? Все эти девушки, которые швыряют на сцену свои кольчуги?
– Я бы справился и тем, и с другим.
– А я бы предпочел простой карьер, – сказал тролль.
– Да ну?
– Ага. В форме сердца.
Темная, ненастная ночь. Карета – уже без лошадей – проламывает хлипкую, бесполезную ограду и крутясь летит в пропасть. Ни разу не ударившись о стены ущелья, она достигает сухого русла реки далеко внизу, где и разлетается на кусочки. Затем масло из каретных ламп вспыхивает, и происходит мгновенный взрыв, из недр которого – поскольку даже в трагедиях есть определенная неизменность – вылетает горящее колесо.
Самым странным для Сьюзан было то, что она ничего не почувствовала. У нее могли бы появиться грустные мысли, поскольку они должны появляться в данных обстоятельствах. Она знала, кто был в этой карете. Но ведь все уже произошло. Они ничего не могла сделать, чтобы предотвратить катастрофу, ведь
