– Ежели вы знаете суть дела, так и расскажите, мне стесняться нечего, – пожал плечами Андрей.
– Вы нас заинтриговали, – улыбнулась Анастасия Леонидовна.
– Значит, сами не хотите раскрыться?
– Вопрос касается моей работы, но тайны в нем не вижу, – невозмутимо ответил Андрей. – Расскажите вы, Кирилл Петрович. Интересно узнать, что говорят в городе.
– Видишь, папа, какой он хитрющий! – смеясь, проговорила Полина.
– Хм, ну как хотите, – кивнул Кирилл Петрович. – В нашем порту сложилась группа жуликов – обманывали, мерзавцы, «Красный ленинец». Появился новый начальник цеха, выявил мошенников и разогнал их с помощью пистолета.
– Пистолета?! – охнула Полина.
– Товарищ Рябинин – серьезный человек! – развел руками Кирилл Петрович.
– А я-то думала, только наш папочка любит «маузером» размахивать. Ну, скромник вы, однако!
– Погорячился немного, дело для меня новое, – объяснил Андрей.
– Ладно вам, – хмыкнул Кирилл Петрович. – Правильно поступили. А Невзорова вашего нужно было к стенке поставить!.. – Его глаза бешено сверкнули.
– Кирилл! – оборвала мужа Анастасия Леонидовна.
– Прости, Настенька, – утихомирился Кирилл Петрович.
Полина погрозила Андрею пальчиком и, наклонившись ближе, добавила:
– Мы еще поговорим об этом, гусар вы наш!
– Где вы устроились, Андрей? – сменила тему Анастасия Леонидовна.
Рябинин рассказал о заботливом председателе губисполкома, об оперативном выделении ему квартиры; отметил, что комната хороша и соседи – люди порядочные и дружелюбные.
Кирилл Петрович хвалил Платонова, тепло отзывался о Трофимове. Андрей поддакивал и поглядывал на Полину, делавшую ему знаки. Наконец она поднялась:
– Милые родители, вы еще успеете поболтать об этой скукотище. Спасибо за чай, но нам пора прогуляться.
– Идемте к реке, – предложила Полина.
Они обогнули дом и вышли на пологий берег небольшой речушки. У берега на цепочной привязи покачивались на волнах две зеленые шлюпки.
– Посидим в лодке? – сказала Полина.
Они забрались на банки. Полина опустила руку за борт и побарахтала пальцами.
– О, вода почти теплая! Через недельку можно будет купаться. У вас есть купальный костюм?
Андрей думал о своем.
– Купальный костюм? Не знаю… Нет.
– Непременно купите, лучше у Беренса, у него превосходные.
Андрей поймал ее взгляд и понял, что Полина не знает, о чем говорить.
– Любите купаться? – бестолково спросил он.
– Конечно. А вы что, водоненавистник?
– Да нет.
– На Дальнем Востоке какая была река? Амур?
– Верно, Амур. Однако я служил на Аргуни. Строптивая река, да и места там суровые, хотя есть в этом своеобразная красота.
Начинало припекать. Андрей разомлел на солнце.
– А вы, я вижу, романтик, – задумчиво сказала Полина. Она сидела спиной к реке, свежий ветер трепал ее волосы, – Полина поглядывала на Андрея из-за паутины спутанных, падающих на лицо прядей. Он залюбовался ею.
– Не то чтобы романтик, просто я устал от гарнизонной жизни. Я вырос в большом городе, люблю шум улиц, звонки трамваев по утрам, свет вечерних фонарей. И чтобы люди жили не по уставам…
– Знаете, Андрей, с виду вы – человек энергичный, боевой, а приглядеться – усталый, меланхоличный даже, – тихо проговорила Полина.
– Хочется остановиться, попытаться создать собственную судьбу. Надоедает, когда за тебя думают другие.
Полина вздохнула:
– Такие времена! Они думают за нас. Не подчиняешься времени – выбиваешься из колеи…
– И погибаешь, – добавил Андрей.
Она пожала плечами и откинула волосы с лица:
– Переходная эпоха делит все очень резко, меньше становится личного – почти все подчинено общественным интересам.
– А это хорошо или как? – осторожно спросил Рябинин.
Полина подняла брови, сморщила лобик тремя смешными складочками:
– Не знаю. Утверждают, что так правильно, но стало скучно, серо. Вот у нас в школе твердят на собраниях одно и то же: оппозиция, линия партии, отношение к середняку, продналогу. А я, Андрей, – женщина, как ни странно. Мне неинтересно. Если бы я была, к примеру, товарищем Коллонтай или Розой Люксембург – они более сознательны, это для них.
У меня свой «фронт» – учить детей, воспитывать их большевиками, и, заметьте, грамотными большевиками! Помнится, в гражданскую в Петрограде ходила я в школу политграмоты, вела курс марксизма. Занятия посещали именитые товарищи – знатные пролетарии, командиры Красной армии, и что? Они же марксиста от анархиста не отличали, любили твердить одно: «Грабь награбленное!»
Рябинин отогнал дремотную лень.
– А как же вы хотели, Полина? Они были ничем, а стали всем. Сумели пролетарии взять власть – теперь извольте, учите их управлять! – мягко парировал он.
– Надоело, – махнула рукой Полина. – Знаю, что неправа, но мне надоело. У нас папа идейный, у него заряд на всю жизнь. А мой порох уже сгорел. Папа меня ругает, считает аполитичной, говорит, что именно поэтому у меня мало друзей. Не скрою: мне одинаково неинтересно и со старорежимными бабками, и с пролетарскими девушками.
– Позвольте, но есть же молодые люди вашего круга – дочери видных партийцев, таких, как ваш отец, образованные и … большевички по убеждениям, – предположил Андрей.
– «Вашего круга»! – фыркнула Полина. – В том-то и дело, что «вашего круга». Замкнулись в круг, отъелись, завели собак и дорогие гардеробы. Да и папаши с мамашами не лучше. Мои – редкое исключение, хотя бы тем, что не кичатся своим положением. – Она подвинулась ближе к Андрею. – Знаете, чем живут дочери «видных партийцев»?
– Не представляю.
– Спят до полудня, потом на папиных авто – в университет. Там посплетничают с себе подобными и – по магазинам. К вечеру соберутся кучкой, обсуждают модные журналы, мужчин и скучают. Да-да, хандра опять в моде! Вечером – на танцы или в ресторан с плавным переходом к кокаину и разврату.
И так далее. Круговорот морального разложения в советской природе, – запальчиво проговорила Полина.
– Думаю, вы преувеличиваете, – неуверенно протянул Андрей.
– Бросьте! Прошлым летом одна «партийная дочка» связалась с карточным шулером – был такой Женька-Бобрик, застрелили его по осени. Так скандал был космический – папаша, важный чин, чуть места не лишился. Вы поймите, эти девушки пользуются тем, что родители боятся огласки. Ругают их тихо, дома, на кухне, а денег все равно дают. Моя соседка, например, грозит уйти в комсомольское общежитие, – губы Полины презрительно кривились.
– Но ведь такая жизнь – на виду. В ресторанах их видят служащие, милиция. Разве нельзя доложить в ячейку, на работу или место учебы? – продолжал недоумевать Андрей.
– Докладывают, – согласилась Полина. – А у милицейского начальника свой такой «красавец»-сыночек или дочурка непутевая. Инцидент заминают… Замкнутый круг, или опять же круговорот лжи, все держат пальчики у губ: «Тс-с!». И потом: где учатся или работают эти детишки? Уж не на «Красном ленинце»! В вашей пролетарской ячейке о таких бы не смолчали. Вашим комсомольцам нечего терять. «Детишки» же
