Яшке быстро надоели, и он вышел на городской простор. Красавчик Агранович не скупился на ухаживания и подходы к предмету сердца – одаривал зазноб цветами и подарками, подкупал дворников и домработниц, кормил добрую армию музыкантов и извозчиков. Поэтому в магазинах цветов, готового женского платья и украшений ему поясно кланялись приказчики и величали не иначе как «Яковом Абрамычем».
Не забывал Яшка и корней, частенько помогая нуждавшимся соседям. На улице его хвалили, хотя и шушукались о причинах Яшкиного достатка.
Субботним днем Яшка вразвалочку спустился с родимого крылечка и направился к центру города.
Новая зазноба будоражила мысли Аграновича. Машенька Чистякова, дочь лавочника с посада, создавала массу преград для их пылкой любви. И не то чтобы Маша была «несогласная», – подзуживали молодого налетчика препоны, выставляемые его любви папашей Машеньки, суровым бакалейщиком Чистяковым. Силантий Павлович на дух не переносил франтоватых повес, подобных Аграновичу, а еще пуще – еврейской крови. «Ноги жидененка в моем доме не потерплю!» – отрезал Чистяков, узнав о прогулках дочери с Яшкой. За Машенькой стали пристально следить, выпускать из дому только в сопровождении тетки Варвары, сестры матери. А Маша была дивно хороша! Стройна, румяна, с русой косой до пояса, ясноглаза и вполне образованна. И главное: влюбилась она в Яшку по уши, что тому особенно нравилось. Вчерашним днем он получил известие, что в субботу должна Маша выйти покататься на каруселях с подругой. Представлялся случай увидеться, да и поговорить украдкой.
Кланяясь соседям и бросая «приветы» мальчишкам, Яшка спешил на встречу с Машенькой. Полы его пиджака цвета какао развевал теплый ветер, шляпа ухарски прилепилась на кудрявом затылке, малиновые штиблеты подымали пыль. Яшка дошел до Губернской, кликнул извозчика и покатил. Достав выглаженный матушкой носовой платочек, он вытер лоб, навел блеск на штиблетах и предоставил платок встречному ветру.
Машенька Чистякова в сопровождении тетки Варвары и подруги Стеши прохаживалась у карусели. Яшка встал за кустом барбариса и принялся подавать знаки. Маша глядела в другую сторону, и Агранович злился. Наконец она заметила присутствие возлюбленного, украдкой кивнула и прошептала что-то на ухо подруге. Стеша, как человек, посвященный в амурные дела Машеньки, тут же приступила к Варваре с расспросами, отвлекая тетушку в сторону. Маша подошла к убежищу Яшки и бросила:
– Ввечеру, в девять, на задах. Приходи!
Агранович послал Машеньке воздушный поцелуй и исчез в зарослях барбариса.
Теперь вечер Яшки был распланирован. Выбравшись из кустов на аллею, он купил мороженое и направился к «Рябинушке», где ему назначил встречу вор-домушник Косматый.
Народ прогуливался, наслаждаясь майской погодой, оркестр городской пожарной части выдувал веселые марши. Яшка лопал мороженое и напевал под нос свое:
«Обедать в трактире не буду, у мамочки нынче – расчудесный плов», – походя прикидывал Агранович.
В дальнем углу «Рябинушки» его ожидали двое – Филька Косматый и неизвестный тип в кепке.
– Знакомься, это Витюха, – представил спутника Косматый. – Выпьешь?
– Не гони! В такую-то жару гонорь жрать? – воспротивился Яшка. – Пускай квасу принесут.
Косматый распорядился и замолчал. Когда явился квас и половой удалился, Косматый приступил к делу:
– Байкают, ты в Слободке держишь марку [100] и всех фраеров знаешь?
– И что с того? – хлебнув квасу, пожал плечами Агранович.
– Есть тумка: гимануть хавиру дохтора Фельдмана, – еле слышно проговорил Косматый
– А ты что, меня за фраинда держишь? Так я не при делах, – беззаботно ответил Яшка.
– Оно и понятно, но ты идешь за верхового, вот и шепни, не потянется ли за скоком палева какого? Треплются людишки, будто сынок у Фельдмана ссученный, путается с легавыми. Как бы не замели, – объяснил Косматый.
– Эх ты, тоже мне уркаган нашелся! Только собрался на дело – и уже обделался, как сморкач, – засмеялся Яшка. – Что с того, что у Фельдмана сынок в минтонах? Решился брать хазу – так бери, дело верное! Исайка Фельдман со своею пушкой дрыхнет у лярвы [102] на Привокзальной, там и обретается который день, у папашки носа не кажет. Старый Фельдман рыжье [103] да камешки [104] коробчит, о шухере и не заботится.
– Видишь, как гладко расписал, – удовлетворенно протянул Косматый и обратился к напарнику. – Недаром я смекнул, что нужда нам с Яшкой побайковать.
Агранович допил квас и стукнул кружкой:
– Ты, Филька, не виляй! Мои слова – считай наводка, мне причитается клок от дувала. Пронямлил?
– Во хватил, лайдак! – подал голос Витюха.
– Как ни свисти, а выходит так, – отрезал Яшка. – Я не асмодей сопливый, за оплошник на вас гондобить не собираюсь.
– Ты че выламываешься-то, а? – нахмурился Косматый. – Полкан-то попридержи. Экий бубновый заход удумал! На слам, что ли, клонишь?
– Я клоню? – изумился Яшка. – Тут и клонить нечего, я – сламщик законный и есть. Ты спросил – я ответил; слово – оно тоже пенезов стоит! Скок ваш сухой, верный, а только колодняк меня первого пытать будет – я в Слободке верховой, сам сказал [105].
– И на сколько же ты хочешь нас приговорить? – вставил Витюха.
– На полкуска, – невинно улыбнулся Яшка. – Скромно.
– Ох и скотц же ты, Яшка! – рассмеялся Косматый. – Оно и понятно – ты ведь принцем ходишь: шкефы франтовые, клифт пижонистый, щипчики коны-моны… Лады, уговор! Послезавтра вечером, здесь же. Получишь свои хрусты [106].
– Тогда всем привет! – взялся за шляпу Яшка. – За квасок-то заплати, Косматый, не мелочись. Толкуют, что мелочные ловчее горят!
На закате Яшка явился на зады дома Чистяковых. Это было не просто – пришлось «подмазать» водкой пьяницу Сидорова, соседа Чистяковых.
Яшка засел за баней. В воздухе звенели комары, стрекотала в траве прочая мелюзга. В предвкушении свидания на душе Аграновича было тепло и трепетно.
Маша появилась неслышно и немного испугала Яшку. Он вскочил ей навстречу, обнял за талию, прижался губами к пунцовой щечке. Была Маша в светлом платьице и пахла парным молоком.
– Папаня прилег с устатку, умаялся за день. Можно поговорить, – улыбаясь, объяснила Маша.
– Иди ко мне, моя карамелечка! – зашептал Яшка, тиская девушку в объятиях.
– Я те покажу карамель! – раздался вдруг грозный голос, и заходящее солнце заслонила огромная тень.
Яшка обернулся и увидел перекошенную от злобы физиономию Силантия Чистякова. В руках папаша возлюбленной держал внушительного вида оглоблю. «Навела Машка, не узекала!» [107] – подумал Агранович. Чистяков размахнулся и хватил оглоблей по спине Яшке. Дубина хрястнула, спина Яшки тут же отозвалась острой болью.
– Получай, тварь похотливая, вот тебе! – приговаривал Силантий Павлович, повторяя удар.
Хрупкий Яша пал на колени, прикрыл голову руками и решил, что пришел его конец. Он посетовал на свою непутевую жизнь, отсутствие рядом верных дружков и лучшего приятеля – «кольта». Силантий Чистяков смачно выполнил третий удар, распластав Яшку по сырой земле, бросил оглоблю и повернулся к дочери:
– Ходи сюда! На колени, сучка, пред родителем.
Маша, присевшая от страха и написавшая в ажурные панталончики, с воем упала в ноги отцу.
– Так-то! Вот тебе! – ворчал Чистяков, дергая дочь за косу. – Бесстыдница, позор семьи.
Насладившись унижением родного дитяти, Силантий Павлович вновь обратился к Яшке:
