– Подымись, змей подколодный, да погляди мне в глаза!
Агранович пришел в сознание и поднял голову.
– Язык потерял, иудово племя? – нависая над Яшкой, вопрошал Силантий Павлович. – А ну вставай!
Яшка привстал и попытался сесть, но Чистяков нетерпеливо схватил его за ворот кремовой рубахи и строго спросил:
– Женишься, гад, на опозоренной тобою дочери моей? Отвечай!
– Ж-женю-юсь! – кивнул Яшка и повалился на землю.
– Так-то! – ухмыльнулся Силантий Павлович, оставил Аграновича в покое и крикнул дочери. —
А ты, дрянь, шпарь домой!
Машенька вскочила на ноги и с ревом убежала.
– На Петров день жду сватов, на Покров – свадьба. И не жди приданого! – отрезал Чистяков и зашагал вслед за дочерью.
«Ну, пропал, – корчась на земле и держась за поясницу, думал Яшка. – Женишься теперь на этой дуре, раз слово дал». Кое-как поднявшись на ноги и согнувшись в три погибели, он заковылял к забору Сидорова.
Скрюченного и охающего сына встретил в дверях Абрам Моисеевич.
– Ай, как хорошо! Ой, как славно потрудились над сыном моим добрые люди! – злобно радовался старик Агранович.
– Шли бы вы, папаша… подальше, – кряхтя, отвечал Яшка, падая на стул в передней.
– Мы-то пойдем, Яшенька, непременно пойдем, а вот куда ты придешь? Я разумею, в могилу, не иначе, – хихикнул Абрам Моисеевич. – Поделом, поделом досталось, Яшенька. Дошли мои молитвы, поучила тебя жизнь… Мать! Выйди, погляди на своего любимца!
Мама Белла выскочила из кухни, запричитала, захлопотала вокруг Яшки:
– Что ж это делается? Дитя угробили!.. Подите, Абраша, прочь, прошу вас, не гневите Бога. Сыночек мой, иди ко мне!.. Снимай, дитятко родное, ботиночки, пиджачок… Ай, как замарали, изверги, спину! И рубаху порвали, мерзавцы… Что за жизнь! Убили ребенка, вещей истрепали на сто рублей. Яшенька, обопрись на меня! Пошли, маленький мой, в кроватку.
С помощью матери Яшка переполз в спальню. Абрам Моисеевич продолжал ерничать:
– Ой, мало! Ах, недостаточно! По ребрам бы ему, да поц неуемный оторвать. Славно, ох, славно поработали! И где же такой умный человек нашелся?
Глава XXVII
Субботним вечером Андрей держал путь к «красноленинским» рабочим баракам на встречу с Ковальчуком. Он раздумывал, чем бы запастись в качестве гостинца почтенному пролетарию. Бутылку водки, «для аппетиту», Андрей прихватил в магазине Красильникова, об остальном же понятие он имел весьма смутное. Так и не надумав ничего определенного, Рябинин достиг восемнадцатого барака.
Поднявшись по скрипучей, но чистой лестнице на второй этаж, Андрей нашел девятую квартиру и негромко постучал. Дверь отворила пожилая симпатичная женщина.
– Вы, случаем, не товарищ Рябинин? Проходите, мы ждем, прошу вас, – ее живые глаза светились радушием.
Она была сухонькая, скромно, но прилично одетая в темное платье и голубой передник.
Из кухни послышался раскатистый голос Ковальчука:
– Проходи сюда, Андрей Николаич!
Рябинин прошел в просторную и светлую кухню.
– Вечер добрый, Егор Васильевич! Шикарно вы живете – своя кухня, – приветствовал Ковальчука Андрей, выставляя на стол водку.
– А как же? У нас свои кухни завсегда были, не то что в коммуналках… Эка! Смотри, Авдотья, товарищ Рябинин горячительного принес! Ладненько, хлопнем по маленькой, – засмеялся Ковальчук. – Знакомьтесь, жена моя, Авдотья Захаровна, а это – Андрей Николаевич, мой цеховой начальник.
Андрей поклонился хозяйке.
– Присаживайся, товарищ Рябинин, – Ковальчук указал на табурет.
– Не побрезгуйте столом, у нас по-простому, – сказала Авдотья Захаровна, доставая граненые стопочки.
– Как относитесь к картошке с солеными огурчиками? – примеряясь к головке бутылки, спросил Ковальчук.
– Нормально, – отозвался Андрей.
– Рыбки холодненькой на закуску попробуйте, – приговаривала Авдотья Захаровна, раскладывая по тарелкам заливную треску. – Капустка, вот, бочковая, ядреная, грибочки…
– Уймись, мать, не мельтеши, – добродушно кивнул на третий табурет Ковальчук. – Достань и себе рюмку, посиди с нами.
– Я не голодная, Егорушка, так уж, немножко, за компанию, – усаживаясь, ответила хозяйка.
– А вот возьмись, Андрей Николаич, – говорил Ковальчук, разливая водку, – большое все же достижение Советской власти, что мы можем по-простому с начальством собраться, потолковать за житье- бытье?
Андрей благодушно улыбнулся. Ковальчук поднял рюмочку и предложил тост:
– Давайте-ка выпьем за хорошую жизнь! За успех всех наших дел мирских, за то, чтоб ждала нас удача. И вот за таких, Авдотья, удальцов, как наш товарищ Рябинин!
– И за вас, опытных рабочих, – подхватил Андрей. – Без вас – нам никуда!
Ковальчук кивнул, и все выпили.
– Ой, Никитична просила зайти! – всполошилась Авдотья Захаровна. – Вы уж извиняйте, оставляю вас. Картошка, Егор, на плите.
Она торопливо ушла.
– Как там зал? – помолчав, спросил Ковальчук. – Управились?
– Только час назад закончили. Завтра поедем за лапником.
– Ну и здорово. Значит, отрапортуем в срок?
– Вполне.
– Комса, как я погляжу, к подготовке зала подошла серьезно.
– Стараемся. В конце дня заезжал Трофимов, хвалил работу, премию обещал.
– Премия никому не помешает, – резюмировал Ковальчук и перешел к делу. – Так что с душевыми? С Бехметьевым советовались?
– План душевых и смета уже готовы, только вот денег нет. На кирпич, трубы, кафельную плитку нужно четыреста рублей. Может, завком поможет? – Андрей достал из кармана листочек и протянул Ковальчуку.
Егор Васильевич углубился в расчеты. Внимательно изучив смету, он сказал:
– Все правильно. Думаю, завком не откажет.
А работу организуем вечерами, в качестве «субботников»… Давай-ка за хорошие инициативы!
– По половиночке.
– Как прикажет Андрей Николаич, – пожал плечами Ковальчук и наполнил стопки до половины. – Подожди-ка, отведай Авдотьиной картошки!
Егор Васильевич положил гостю жареного картофеля.
– Хороша! С пылу, с жару. Сынок мой, Венька, такую любит, – нахваливал Ковальчук.
Старый рабочий уселся, и они выпили «под горячее». Картошка оказалась превосходной – густо приправленная пахучим маслом, хрустящая и рассыпчатая.
– У вас один сын? – поинтересовался Андрей.
– Если бы! Венька – младший; старший – Иван, тот в Севастополе, остался служить во флоте. Дочка – замужем, при детках сидит. А меньшой в студентах, на инженера учится, – Ковальчук глянул на «ходики», – сейчас завалится.
– С рабфака поступал?
– Ага, отработал после трудшколы три года на кожевенной фабрике, пошел в университет. Первый курс
