немедля народ соберем… Все, ступайте с Богом, дайте Андрей Николаичу передохнуть от забот.
Лапшинов позвал сына:
– Николай! Звони на сход – через полчасика и начнем.
Между тем крестьяне по очереди подходили к Рябинину, подолгу трясли руку и кланялись. Наконец, перекрестившись троекратно, вышли из избы. Разминая ноги, Прокопий Степанович медленно прошелся по горнице.
– М-да, устроили мы тебе баню, – почесав затылок, проговорил он.
Андрей облегченно вздохнул:
– Наудачу быстро управились.
– Счас Николка возвернется – велю пообедать принести, – глядя на Рябинина с неподдельной теплотой, сказал Лапшинов. – До сходу успеем. Небось, с дороги-то притомился, да и я чтой-то на грех оголодал.
– Благодарю за приглашение, однако мне нужно известить руководство и подчиненных о результатах переговоров, – Андрей поднялся.
– Брось, – отмахнулся Прокопий Степанович. – Успеется. Мы ж по-скоренькому.
Глава XVI
Слухи о волнениях в деревне довольно быстро доползли до города. Прекрасно понимая, что ухудшение отношений с крестьянством приведет к недостатку хлеба и общему росту цен, рабочие заводов и фабрик стали собираться на сходки и начали подумывать о предупредительной стачке. Потомственные пролетарии ратовали лишь за повышение заработной платы, но их голоса терялись в дружном хоре многочисленных выходцев из села, которые настойчиво требовали «уважения крестьянства» и солидарных с ним действий против власти.
Поводом к обострению и без того непростой ситуации послужила неожиданная смерть директора текстильной фабрики Поротина.
Династия промышленников Поротиных была известна далеко за пределами губернии. В 1799 году, получивший еще при матушке-Екатерине вольную, монастырский крестьянин Корней Иванов Поротин поставил у реки суконную мануфактуру. С годами кропотливыми стараниями сыновей и внуков Корнея Ивановича семейное предприятие прирастало, и к концу XIX века «Текстильная мануфактура Поротиных» являлась прекрасным образчиком крупного индустриального производства. Несмотря на солидный достаток и вес в промышленных кругах не только своей губернии, но и обеих столиц, Поротины вовсе не интересовались политикой. Они заботились лишь о жизнедеятельности своего огромного предприятия и о благосостоянии своих работников. Наряду с заграничными машинами и всевозможными техническими новшествами на фабрике были бесплатная больница, родильный дом и приют для сирот. В благодарность за уважение и заботу пролетарии глубоко почитали Поротиных. Даже Октябрьская революция не смогла изменить отношения рабочих к прежним хозяевам – фабком наотрез отказался выполнить приказ ВСНХ по национализации предприятия. Вплоть до конца 1919 года форма собственности «Текстильной мануфактуры» оставалась весьма неопределенной.
Фабком не соглашался утверждать присланных губсовнархозом «красных директоров», неизменно переизбирая на эту должность Петра Захаровича Поротина, последнего отпрыска славной династии. Своеволие «текстилки» раздражало Луцкого; не единожды он пытался с помощью ЧК утвердить на фабрике «законный советский порядок», однако всякий раз полномочные комиссары совнархоза наталкивались на единодушное сопротивление рабочих. В конце концов национализация все же была проведена, но Поротина фабкому удалось отстоять. Не обращая внимания на гражданскую войну, тотальную разруху, отсутствие сырья и средств, директор продолжал заниматься своим делом. Даже когда фабрика полностью встала, неутомимый Петр Захарович старался сохранить оборудование и здания от разграбления. Осенью 1921-го фабрика возобновила производство тканей. Уже через год в отчетах Луцкого и совнархоза перед Москвой неизменно фигурировали «весомые успехи» текстильной фабрики имени Коммунистического Интернационала…
В мае 1924 года Петру Захаровичу Поротину минул сорок седьмой год. Мало кто знал, что этот внешне здоровый молчаливый человек давно страдал тяжелой болезнью сердца. Пятого октября он слег от сильнейшего приступа и быстро умер.
Хоронил Петра Захаровича без малого весь город. В память о доброте директора рабочие текстильной фабрики забросали могильную яму Поротина деньгами. Агенты ГПУ в штатском и милиционеры сочли, что подобное выражение почитания более пристало несознательным спекулянтам, нежели пролетариям, и попытались остановить рабочих, но те с негодованием выдворили с кладбища излишне ретивых представителей власти.
Досадная потасовка у могилы славного промышленника стала последней каплей терпения пролетариата. Уже вечером седьмого октября был создан всегородской стачком, который объявил о предупредительной забастовке восемнадцати предприятий.
Ведомые своими фабзавкомами, рабочие упрямо не поддавались уговорам дирекций и партячеек; губернский совет профсоюзов проводил бесчисленные заседания согласительных комиссий с привлечением ответственных чиновников губкома, губисполкома и совнархоза. Опасаясь разрастания конфликта, Луцкий предложил провести всегородскую пролетарскую демонстрацию и митинг, где бастующие смогли бы высказаться и составить прямой коллективный наказ.
Узнав о настроениях рабочих и готовящейся манифестации, координационный совет «Союза молодых марксистов» на экстренном заседании постановил «привести все секции в боеготовность», принять участие в шествии и митинге, а также послать агитаторов на заводы и фабрики. Актив «Союза» высказал единодушное мнение, что власти «по сути, не в состоянии договориться ни с пролетариатом, ни с крестьянством», из чего был сделан вывод о «назревшей революционной ситуации».
На рассвете девятого октября рабочие колонны двинулись от проходных к Главной площади. Шли организованно, без лишнего шума и криков, негромко распевая старинные революционные песни. На площадь еще затемно были посланы дружинники, которые выстраивали колонны вокруг приспособленного под трибуну грузовика и следили за порядком.
Любопытный мещанин высовывался из окна и прислушивался к происходящему на площади. Гулким неразборчивым эхом доносились оттуда обрывки выступлений, гром оваций и беспорядочные крики.
– Ну что там слыхать? – нетерпеливо спрашивала из кухни жена.
– Подожди ты, самому не разобрать.
– Лучше уж я туда доскачу, да своими глазами и увижу, – натягивая пальто, говорила хозяйка.
– Сидела б дома, от греха подальше, – советовал муж. – А ну, как не сговорятся? Может, чего доброго, и до рук дойдет!
– Чай, не пятый год, – отмахнулась женщина. – Небось нагайками-то стегать не станут.
Она выглянула на улицу из-за спины супруга:
– Вон и Матрена соседская с дочкой побежали смотреть!.. Э-эй, бабы, вы куда?
– На митинг, там наши, деповские. Айда с нами! – отвечали ей на бегу товарки.
Вслед за женщинами и ребятней к площади стягивались дворники, извозчики, молочницы и всяческого рода праздные зеваки. Приказчики высыпали на улицу и, вытянув шеи, с интересом наблюдали за митингом.
– Коли разойдутся с миром – жди хорошей выручки, – замечали торговцы винных лавок.
Слабое осеннее солнце нехотя пробиралось сквозь низкие тучи. Понемногу влажная пелена утреннего тумана рассеялась, и стало как-то веселее. Среди колонн митингующих замелькали физиономии репортеров городских газет, по периметру площади выстроились конные милицейские патрули.
– Знать, кончать вскорости будут, – решили всезнающие женщины.
…На трибуне с заключительным словом выступал Луцкий. Окончание его речи утонуло в дружном пении «Интернационала».
Вечером в трактирах и чайных было не протолкнуться. Больше всего народу собралось в «Рябинушке». Обыватели донимали участников митинга расспросами и, не скупясь, угощали их крепкими напитками. Рабочие воодушевленно повествовали, кто и как из выступавших «ловко подвздел» власть, вновь и вновь поминали собственное бедственное положение, заодно ругая нэпманов и рвачей всех мастей. Ответ на любой вопрос неизменно заканчивался выведением некоей своей, мудрой «правды»:
– …Вот вы возьмите в толк, отчего пролетарий платит двойной налог? – вопрошал рябой дубильщик с
