ребенком, наши души очистятся и попадут в рай. Они нам зла не желают.
Спина Майка вздрогнула.
— Каким ребенком?
— Фермерским. Кто-нибудь из монахов выкрадет. Они так очищаются каждое полнолуние…
Короткая очередь остановила Брата Господнего на полпути. Последним усилием он раскинул руки, замер серым крестом. Как бы он не специально полез под пули — погибнуть от рук дракона — значит стать святым. Ходило у них такое поверье…
Майк дал длинную очередь, явно не целясь.
— Не психуй. Нам еще до ночи тянуть, — словно не понимая, что нас выкрутят раньше, произнес я.
— Я думал, они… Но они же хуже вас!
— Хуже. Они — люди, — с удовольствием подтвердил я.
На порядочном расстоянии от холма, вне досягаемости даже моего «АК», не то, что люггера, прохаживались Братья Господни. Их было десятка три, не меньше.
— Майк, бинокль.
Майк зашуршал рюкзаком. Чуть приподнялся — над нами тут же завизжали пули. Что и говорить, стерегут надежно.
— Бери…
Тяжелый бинокль дрогнул в моих пальцах, когда я навел резкость. Братья Господни устанавливали километрах в трех от нас минометы. Надо же… Не пожалели для драконов даже мин.
— Теперь все, Майк…
— Что?
— У них минометы.
Не перестающий бормотать призывы к покорности голос умолк. Наступила тишина. Потом тот же, усиленный, мертвый голос произнес:
— Драконы, у вас есть четверть часа, чтобы сдаться.
Невидимый диктор вдруг кашлянул, смазывая все впечатление от своего замогильного тона, и замолчал.
— Майк!
— Ну?
— Попробуй выйти. Если докажешь им, что не дракон…
— Иди к черту!
Я рассмеялся, сказал:
— Я уходить не собираюсь. Учти, ты умрешь как дракон.
— Пока не спешу умирать…
Он завозился:
— Драго, мне нужно развернуть рацию. Прикрой…
Переспрашивать я не стал. Даже если он собирается докладывать на базу, что сейчас погибнет, мешать не имело смысла. Я подвинулся, давая ему место, чтобы вытащить из рюкзака рацию. Потом лег на спину, отставил автомат подальше и надавил на курок. Нескончаемо длинная очередь пробарабанила по ушам. Автомат умолк. Я стал неторопливо перезаряжать обойму. Майк тоже улегся на спину и медленно вытягивал из рации антенну. Тонкий телескопический прут вытянулся метра на полтора. Братья, похоже, заметили его отблеск — пули засвистели чаще.
Расслабившись, я стал смотреть в небо — в низкую, серо-свинцовую пелену туч. Казалось, подпрыгни посильнее, и можно ухватиться за вязкую грязную облачную вату. Ухватиться, повиснуть и уплыть с облаками куда-нибудь далеко-далеко, где нет ни монастырей, ни лесов, ни тягучей, безнадежно однообразной жизни. На маленькие тропические острова, которые никто не удосужился закидать ракетами, или в холодные антарктические льды…
Майк все нажимал и нажимал какую-то кнопку на рации. Наверное, встроенный микропроцессор подавал сейчас кодированный сигнал вызова. Против воли я повернулся, посмотрел на Майка. Этого не стоило делать — от вида его сосредоточенных действий появилась глупая, бессмысленная надежда на чудо.
На рации светились крошечные разноцветные лампочки. Вздрагивала стрелка, показывая излучаемую передатчиком энергию.
— Да! — закричал вдруг Майк. — Да, эта я!
Крошечные диски наушников шептали, а может, кричали что-то неслышное мне.
— Нет! Я не мог раньше! Нет, времени мало… Парк, парк, подснежнику нужен дождь по окружности! Берите пеленг! Сильный дождь! Быстрее! Здесь очень, очень сухо!
Я лежал, вжимаясь в холодную землю. Мне было не по себе. Что-то в словах Майка, в его вздрагивающем голосе выворачивало меня наизнанку.
— Если можно, если успеете… В квадрат 17-ЭР — град.
В его карте я уже разбирался. В квадрате 17-ЭР находился монастырь «У Небесных Врат».
— Рон… — Майк всхлипнул. — Рон, здесь очень мерзко. Здесь… здесь страшно, Рон. И очень… Нет, не радиация. Рон, я постараюсь! Я дойду, я ее отключу… Рон… У меня больше не оставалось выбора, я не хотел тебя выдавать… Не чушь! Я хотел сам… Но слишком уж сухо.
Он замолчал. И уже другим голосом произнес:
— Парк, подснежник понял. Сильный дождь на пеленг, град в квадрат 17-ЭР. Отсчет десять секунд, время достижения шестнадцать… Плотность поражения в радиусе пятьдесят — пять тысяч метров максимальная. Шесть… Пять… Четыре… Три… Два… Один… Ноль. Дождь пошел, понял. Рон, прощай!
Майк откинул рацию — так выбрасывают огнемет, в котором кончился заряд и который уже никогда не перезарядишь.
— Драго, открой рот, могут лопнуть перепонки… Сожмись, чтобы не задело. Да поможет нам Бог!
В неосознанном ужасе я вцепился в Майка, в скользкую, гладкую ткань его комбинезона. И почувствовал, как он прижимается ко мне. Нам было одинаково страшно на серой земле и под серым небом…
Тонкий нарастающий гул послышался с неба. Монастырские минометы? Они звучат не так…
В серой облачной грязи сверкнул огонек. Другой, третий… Словно звезды продырявили тучи и стремительно падали на землю. Я закричал и не услышал своего крика. Сотни, тысячи светящихся точек парили под облаками, опускались на нас. Гигантский огненный круг… Нет, не круг, а кольцо. И отверстие в кольце, крошечный кружок серого неба, приходилось точно над нами.
Я успел еще различить под каждым огоньком темную тень, когда сверкающее облако осело на землю. Нас колыхнуло, словно рушились горы; огненные, багрово-дымные стены вскинулись вокруг. Казалось, что горел даже воздух. Волны темного пламени пронеслись над холмом. И тяжелый, нестерпимый удар от взрыва тысяч кассетных боезарядов погрузил меня в мглу беспамятства, прокатился по телу раскаленным воздушным прессом…
Я открыл глаза от боли в плече. Майк тащил меня за руки по скользкому, горячему пеплу, и каждое движение отдавалось болью. Лицо его казалось маской из копоти и крови, лишь глаза оставались живыми. На шее у Майка вразнобой покачивались два автомата — мой «АК» и его люггер. Я хотел сказать, что мой автомат можно теперь выбросить, но сил на это не было. Тогда я посмотрел вверх.
Разорванные, искромсанные тучи медленно расплывались прозрачной дымкой. На лицо оседала мелкая водяная морось. А сквозь редеющие тучи проступало небо — темно-голубое, даже, скорее, синее, вечернее. Над горизонтом, в самом краю облачной проталины, желтел ослепительно яркий краешек солнца. Его свет коснулся обожженной кожи, и я напрягся. Но боли не было. А в воздухе, наполненном испарившейся влагой, вспыхнула яркая, словно нарисованная семью щедрыми мазками художника, радуга; протянулась от мертвой выжженной пустыни к горам. Горы стояли спокойные и непоколебимые, лишь снег на вершинах сверкал синеватым холодком.
— Майк, небо, — выдавил я из себя. Я чувствовал, что просвет скоро затянет. Майк должен
