взглянуть, он же никогда не видел неба.
Своих слов я не услышал, да и Майк, наверное, тоже. В ушах стоял непрерывный гул. Сморщившись от напряжения, Майк наклонился ко мне. Потом, поймав умоляющий взгляд, посмотрел вверх. И опустился в черную гарь рядом со мной.
Мы лежали под голубым небом, которого не было над Землей долгих двадцать лет. Высоко-высоко, над проклятой серой пеленой, над пылью и копотью плыли белые пушинки облаков — настоящих,
Потом я потерял сознание.
5. «ОТЛОЖЕННОЕ ВОЗМЕЗДИЕ»
Темнота несла меня в себе как ласковая, теплая морская волна. Выныривать не хотелось. Болело лицо и руки, но боль казалась слабой, приглушенной. Когда я пытался что-то вспомнить, в памяти вставала клокочущая огненная стена, и отшатывался, пугаясь собственных воспоминаний. Мир темноты был ласковым и спокойным, разум окутывала легкая, дурманящая завеса. За ней пряталась боль, я чувствовал это и не пытался проснуться. Но снаружи, из сладкого дурмана, из обжигающего мира, где были боль, и движение, и ослепительный свет, меня звал чей-то голос. Прошли тысячелетия, прежде чем я разобрал слова.
— Джек… Джекки… очнись…
Звали меня. Что случилось? Почему я здесь, в темноте, ведь я помню обжигающий свет. Свет… Залитый ослепительным светом вагон. Лицо мисс Чэйс, нашей учительницы — белое, и каждая черточка видна так отчетливо, словно выкована из металла. Вагон дергается, я падаю… А надо мной — крик, и свет, и опаляющий жар, и нестерпимый ужас. Я хочу закричать — и не могу.
— Джекки…
Была катастрофа. Это точно. Поезд попал в аварию… или террористы подложили в вагон бомбу. Они всегда стараются положить бомбу туда, где много детей. А в вагоне ехало два класса — наш, и тот, где учился Рокуэлл. Откуда я знаю его имя? Мы же не разговаривали… Нет, это все ерунда. Я ранен, и в больнице. Но я же слышу, как меня зовут? Значит, ничего страшного…
— Очнись, Джекки…
Это папа. Значит, он прилетел из Европы. А ведь там сейчас много работы. В последнем папином репортаже — мисс Чэйс читала нам его в гостинице, когда мы только приехали на экскурсию, сказано, что происходит небывалое… Да, наш президент договорился с русскими уничтожить последние атомные ракеты. Мисс Чэйс сказала, что это многим не понравится…
— Ты слышишь меня, Джек?..
— Да…
Слова даются легко, трудно было лишь произнести первое.
— Я слышу. Я пока полежу, не раскрывая глаз, ладно?
Пауза. Может, мне надо раскрыть глаза?
— Конечно. Приди в себя.
— Я пришел.
В голове кружатся какие-то картины, реальные и фантастические одновременно.
— Мне снился такой интересный сон. Только он страшный. Ты будешь ругаться, скажешь, что я опять насмотрелся фильмов по кабельному каналу, но это неправда. Мне приснилось, что была ядерная война. А ее же не будет, президенты договорились, да? Войны никогда не будет… А мне снилось, что на небе вечные тучи, и не видно солнца. Все заросло лесом, рыжим, словно его кипятком ошпарили. И такие пауки… Огромные, противные. А я в этом лесу брожу с автоматом… смешно, автомат был русским. Они там очень ценятся… ценились, это же сон… Он прошел, да?
Тишина, будто и нет никого.
— Ты не молчи, а то сон возвращается, и страшно… Не молчи!
— Я не молчу.
— Знаешь, мне так стыдно. Ты же хотел, чтобы я был смелый? Ты никогда не трусил, даже в Иране… И в той республике, где гражданская война. А я оказался таким трусом. Я убивал, потому что трусил. Так получилось. Замкнутый круг, словно лента в штурмовом пулемете… Это ты мне рассказал про пулемет? Да? Не молчи! Ты?
— Не помню.
— Я же не знал про пулемет. Я это придумал, да? Ну, не молчи же, папа! Я открою глаза! Не молчи! Мне страшно! Я открою глаза — а это не сон! И никого рядом. Только Майк, но он меня ненавидит. А я его понять не могу… Не молчи же! Я боюсь! Ну скажи — это сон, сон, сон!
Я кричал, уже слыша свой голос — взрослый мужской голос, куда сильнее, чем тот, который я принимал за отцовский. Майк сидел передо мной, стиснув пальцы на горле, словно хотел задушить сам себя.
— Что, я бредил? Какая-то чушь…
Вокруг полутьма. На лице Майка лежали лишь отблески костра, я слышал потрескивание веток в огне. Майк набрал сырых веток, они сильно дымят. Надо брать нижние, они сухие… и жара больше.
— Ты есть хочешь?
— Да.
Майк наклонился, поднося к моему рту кружку. Я сделал глоток. Бульон из концентратов.
— Тебе обожгло лицо. Но не сильно, пузырей и то нет. Пальцы тоже, немного…
— А плечо?
В левом плече, над лопаткой, тупо болело.
— Осколок. Я его извлек, уже стало заживать.
— Я долго валялся?
— Три дня.
Мы замолчали.
— Что с тобой-то?
— Ерунда. Лицо обожгло… тоже не сильно.
Я посмотрел на костер, отвернулся.
— Что это было, Майк?
— Ракетный удар, — он говорил сбивчиво, подбирая слова. — Кольцевой ракетный удар, с наводкой на рацию. Кассетные, осколочно-напалмовые заряды. Это мои друзья, с базы…
— Нет такой базы, с ракетами, — упрямо сказал я.
— Есть, Джек.
— Как ты меня назвал?
Мы опять замолчали. Наконец. Майк сказал:
— Завтра мне надо идти. Иначе не успею. Ты сможешь?
Здесь недалеко, ближе, чем я думал.
— Помоги, — я попытался сесть. К моему удивлению, это получилось довольно легко. — Смогу, — твердо сказал я.
— Давай тогда спать. Я устал ужасно.
Я кивнул и спросил:
— А где мы?
— В пещере. Это в горах, километров пять… От того места. А до цели не больше двадцати.
Майк лег рядом, бок о бок. Я нащупал кружку, сделал еще пару глотков.
— Что у нас за цель?
Он молчал так долго, что я уже собирался переспросить.
