вынесем тебя на общественное обсуждение...
— Выноси! — ответила Таня. — Подумаешь, испугала! Все равно я с Шуриком встречаться буду! Буду! Никто мне не может запретить! А ты!.. Ты — тряпка безвольная.
— Дура! Я для твоей же пользы!
— Ну и пусть я дура! Пусть! А ты — как коллоидный раствор, принимаешь форму тех, с кем в данный момент общаешься.
Я мельком удивилась, откуда у Белоусовой такие познания. Не иначе, как от обиды поумнела.
— У тебя друзья — на все случаи жизни! Рудковская — для идейного руководства, Юрка — чтобы сдувать контрольные, а я — чтобы...
— Замолчи!
— Не замолчу! Со мной ты обсуждаешь всякие такие вопросы, а потом меня же за это осуждаешь! Ханжа, вот ты кто!
Я бросилась на Таню. Она была выше меня и сильнее, но уж очень я рассвирепела. Я расцарапала ей подбородок и лягнула в коленку. Она оторвала мне лямку от фартука.
Нас еле растащили. В классе стоял ужасный гам — все обсуждали мой поступок. Большинство меня осуждало, но Рудковская кричала, что я поступила правильно, принципиально, и кое-кто с ней соглашался.
Историк давно уже похлопывал по столу указкой — никто не заметил, что начался урок.
Все наконец расселись по своим местам. Я сегодня не улыбалась — не то настроение. Сидела, охватив голову руками. Я ненавидела себя.
Таня права: у меня нет своего мнения, своей воли. И ничуть меня не успокаивало Нинино одобрение. Я — это все-таки я, а не она! И я докажу Тане, что я не тряпка! Хочу жить своими убеждениями, а не ее!
...А они у меня есть?
На литературе Юрка подвинул ко мне записку:
«Поехали в воскресенье с нами за город на лыжах?»
Ирина Васильевна постучала карандашом по столу:
— Жарковский и Александрова! Прекратить переписку!
Я спрятала листок бумаги в парту и почувствовала, что краснею, краснею от счастья. Ссора с Таней, чувство вины перед ней, стремление немедленно доказать силу характера — все отступило перед этим приглашением. Ведь меня пригласил! Не кого-нибудь, а меня!
Силу характера я начну доказывать с понедельника — успею. Времени впереди много.
Воскресенье выдалось как по заказу — солнечное и морозное. Я надела новые эластичные брюки и желтый свитер с коричневым узором. Мама дала мне сверток с бутербродами.
В десять часов, как условились, я сошла вниз, во двор, где Игорь Алексеевич, Юркин папа, уже разогревал мотор, а Юрка укладывал и укреплял сверху, на багажнике, лыжи.
Людмилы Михайловны еще не было, но вот и она вышла из подъезда, в расстегнутой, отороченной белым мехом дубленке, под которой виднелся белый свитер с высоким горлом.
Мохнатый Бим носился по двору и нюхал снег.
Людмила Михайловна окинула меня по-женски внимательным взглядом.
— Ого! Какая ты сегодня! — сказала она одобрительно. — Игорь, смотри, какая прелестная фигурка у Аленки. Что значит к лицу одеться.
Я не знала, куда деваться от смущения. Впрочем, ведь ничего обидного она мне не сказала, наоборот!
Людмила Михайловна села за руль, Игорь Алексеевич — рядом, с Бимом на коленях. Мы с Юркой просторно расположились на заднем сиденье. Я тотчас приникла к правому окошку, он — к левому. Путешествие началось.
Людмила Михайловна вела машину уверенно, даже лихо. Глядя на нее, я размечталась, что когда- нибудь и у меня будет машина и я буду вот так же небрежно переключать скорости и обгонять попутные машины.
Мы выехали из города. Снег по обочинам дороги лежал чистыми белыми холмами, на которых тени от елок и берез казались синими. По этим почти нетронутым снежным перинам уже скользили лыжники, некоторые с рюкзаком за плечами, некоторые просто так, налегке.
На двадцать третьем километре мы свернули в узкий проселок и еще минут пятнадцать с трудом ползли по плохо расчищенному снегу, а потом въехали в деревню и остановились у какой-то избы.
Оказалось, что в этой избе друзья Жарковских летом снимали дачу. Людмила Михайловна так и объяснила встретившей нас хозяйке:
— Мы друзья Юрия. Вы нам разрешите поставить у вас машину, погреться, переодеться? Мы вам заплатим.
— Грейтесь на здоровье, я печку истопила. Самовар поставлю. А сами-то что ж не приехали? Юрий- то Евгеньевич?
— Он в командировке.
Мы оставили в доме верхнюю одежду и вышли на улицу. Людмила Михайловна, в темных очках- консервах, в вязаной белой шапочке с козырьком, которая еще больше молодила ее, натирала лыжи. Она передала тюбик Юрке, а сама пристегнула крепления, несколько раз легко подпрыгнула, разминаясь, и пошла по нетронутому снегу. Пройдя немного, она одним махом развернулась и снова приблизилась к нам, уже разрумянившаяся, оживленная.
— Снег — чудо! — сказала она. — Мы как, вместе пойдем или кто куда?
— Я за вами не угонюсь, — призналась я. — Лучше я отдельно.
— Тогда так: мы с Игорем, а вы — с Юркой. В три часа собираемся здесь. Договорились?
— Ладно, — сказал Юрка.
— Только не опаздывайте. Мы сегодня с папой в театр идем. Игорь, дай ему свои часы.
Она кликнула Бима и быстро заскользила вперед, за ней — Игорь Алексеевич в синем шерстяном костюме с белыми лампасами.
— Пошли? — сказал Юрка.
Мы отправились через поле к виднеющемуся вдалеке лесу. Снег слепил глаза и тихонько шуршал под лыжами. Я словно опьянела от этого блеска, от свежего, морозного воздуха. До сих пор мои лыжные прогулки ограничивались городским парком, но разве сравнишь городской парк с его серым, утоптанным снегом, шумом городского транспорта — с этой чистотой, с этим простором?
Мы шли рядом, и Юрка рассказывал мне об одном изобретении — шагающей шестиногой машине.
— Представляешь — робот-паук! На каждой ноге установлены датчики, а на корпусе — прибор типа лазера: лазерный глаз!
— Сила! — отвечала я.
— Она может свободно ползти по отвесному лунному кратеру!
Меня не волновала эта машина. Может, потому, что я жила в другом, девчоночьем мире. Но я испытывала благодарность к Юрке за то, что он вводит меня в свой мальчишеский мир машин, космических полетов, стыковок, лазерных лучей.
— Знаешь, какое сейчас удаление от Земли в апогее? — азартно спрашивал он. — Триста сорок пять километров!
— Ух ты! — отвечала я, стараясь придать голосу побольше восхищения.
Но ведь когда человек нравится, — неважно, о чем он тебе рассказывает. Важно просто вникать — не в смысл его слов, а в звук его голоса, в выражение его лица, глаз.
Стога соломы, покрытые снежными одеялами, напоминали ископаемых чудовищ. Юрка то вырывался вперед, то останавливался, повернув ко мне раскрасневшееся лицо с блестящими глазами. Мне нравилось, что он так свободно и легко идет на лыжах, что он ждет меня, дает отдышаться, спрашивает:
— Ты не устала?