Оказалось, что это Всадница Без Головы. Она потеряла голову довольно давно и даже отказалась рассказывать эту историю. Конь её тут же принялся валяться по палубе. Забегая вперёд, нужно сказать, что так он вёл себя во всё время нашего путешествия, и скоро на палубе уже не было места, где бы этот конь не валялся.
Но больше всего экипаж занимала его хозяйка, вернее, то, как и когда она теряет голову.
Каждый из нас лелеял мысль, что он может явится виновником такой потери, и мы приняли Всадницу Без Головы, оказавшуюся, впрочем, довольно милой дамой, на борт.
Она теряла голову довольно часто, так что мы не промахнулись.
Двигаясь дальше, мы заметили небольшой остров, в центре которого возвышалось нечто неприличное.
Капитан приказал причалить к мосткам, на которых стоял таз с грязным бельем, и вскоре мы увидели человека с мотыгой на плече.
— Я Робин Рамон Перрейра де Меркадер, иначе называемый Робин с Кукурузой, — представился он. — Больше на моём острове ничего не растет, но уж кукуруза вымахала — будь здоров!
Мы выразили своё восхищение знаками, потому что слов у нас не было.
— И всё потому, что у меня такое правило: проснулся — иди, окучивай кукурузу, а не то обрастет она колючими кустами, да и придёт всему острову карачун, не будет у берегов его ни дна, не останется на островных дорогах ни одной покрышки, — открыл хозяин острова нам секрет.
Мы с уважением посмотрели на дело его рук.
Тучи зацеплялись за верхушку растения, а к основанию стебля был прибит портрет лысого человека в украинской рубахе. Видимо, это был родственник Робина или его старый знакомый.
Внезапно Робин увидел нашего лоцмана, последним спустившегося с корабля.
— Братушка! — завопил он, бросившись к Егорову.
Тот попятился, но было поздно. Робин облапил его и начал хлопать по спине так что лоцман Егоров одновременно выкатывал глаза и высовывал язык в такт ударам. Мы поняли, что стали свидетелями нечаянного раскрытия Давней Тайны.
Когда восторги Робина утихли, Егоров подполз к нам на четвереньках.
— Я не Егоров, я Себастьян Перрейра! — прошептал он и заплакал.
Наш капитан занёс руку, чтобы погладить его по голове, но Егоров-Перрейра уклонился.
— Да, я сначала выдавал себя за Лоцмана, а потом за Егорова, но на самом деле я обманул вас. Я вовсе не тот и не другой. Я пустился в плаванье, обманув вас, только затем, чтобы увидеть своего однояйцевого брата Кристофера-Робина-с-Кукурузой.
— Хм… А вы Егоро… то есть, тьфу, сэр Перрейра, уверены, что он — однояйцевый? — спросил капитан.
— Ну, мы же не будем настолько невежливы, чтобы просить предъявить нам доказательства, — быстро прервал я неловкую паузу.
Начался пир, состоявший из варёной кукурузы и кукурузных лепёшек. Пили мы кукурузную водку, закусывая солёными и мочёными кукурузинами.
Робин, узнав о цели нашего путешествия, загорелся мыслью увидеть Золотого Сруна, но вовремя вспомнил о своей Кукурузе.
Он простился с нами, попросив заглянуть на обратном пути и показать Сруна.
— А то я уже двадцать восемь лет как покинул родной промышленный город Лиепаю и редко вижу что-нибудь новое.
Помахав ему на прощание, мы отчалили.
Через некоторое время мы загрустили — это была настоящая грусть путешественников, которая называется 'тоска по дому'.
Боцман Наливайко тут же выпустил джина из бутылки. Джин вылез из бутылки и сразу же привёл Боцмана Наливайко в скотское состояние. Он начал давить Храповицкого, носоглоточный возмутился и тут же пальнул из зенитной пушки. Но дело уже невозможно было поправить. Впрочем, и все мы были не лучше Боцмана — я клевал носом, лоцман Себастьян Перрейра сучил ногами, наш капитан болтал языком. Служба была запущена, повсюду валялись битые склянки, матросы разбрелись кто куда.
Так прошло несколько лет.
И песня, которую мы пели по утрам перед завтраком звучала несколько уныло и печально, хотя слова оставались всё теми же:
Но в один прекрасное ветреное утро, когда солнце приготовилось вылезти из глубин мирового океана, на горизонте появилась странная точка.
Мы, обратив на неё внимание, лениво рассуждали, что это — Боевой Дерижбандель, гражданский Сратостат или свинтопрульный аппарат неясного назначения.
Мер, впрочем, предпринято не было — какие уж там меры, когда тоска по дому укрыла нас по самое горло и ещё подоткнула со всех сторон простыни.
Точка уже превратилась во вполне осмысленную фигуру гигантских размеров, путешествующую по воде яки посуху. Яки, впрочем, были не при чём.
— Может, — сказал нетрезвый Наливайко, — это известный экстремальный странник Маргеллан?
— А может, — отвечал ему совершенно бухой Себастьян Перрейра, — это знаменитый глухонемой путешественник, что путешествует в одиночку. Он обогнул и загнул всё, что можно, был везде, но по понятной причине не может ничего об этом рассказать.
— Нет, путешественник ходит исключительно на вёслах, — возразил я, тяжело ворочая языком, поскольку давно был вдребадан. — Да, на вёслах. Я сам видел в журнале «Национал-географик» фотографию, на которой чётко изображен, как он, встав на вёсла, будто на ходули, меряет Мировой океан. На землемера похож. Да.
— С другой стороны, — произнёс наш капитан, который был до синевы выбрит и слегка пьян, — это мог бы быть Рыцарь пространного образа. Я ни разу не слышал, чтобы он путешествовал морем.
— Позволю не согласиться с вами, капитан, — забормотал Носоглоточный (он был слегка выбрит и до синевы пьян) — фигура приближается и мне видно, что в руках
