что-то звучно прихлебывая из кружки. — Уж на что я мужик и солдат, и то в его кабинет не сунусь. Жить-то мне еще не надоело.
— Дааааааааа, — с сомнением протянула Деолинда. — А все равно жалко ж девчонку. Ну, любопытная. Ну, дура. Что ж теперь, сразу убивать?
Больше я Алзиру не видела. Бабушка сказала, что она уволилась, а вместе с ней уволились вторая горничная и кухарка Деолинда. После этого я стала замечать, что все в доме, кроме меня, боятся моего мягкого деда куда больше, чем бабушки, хотя бабушка может вспылить, накричать и даже ударить, если ей попасться под горячую руку, тогда как дед ругался редко и никогда не повышал голоса.
Подруг у меня не было, и обсудить эти странности было не с кем. Женская Прислуга — горничные, кухарки, судомойки — постоянно менялась, я даже имена их не успевала запомнить. Неизменными оставались только ординарец Мейрелеш и шофер Пинту. Пинту я любила, но он казался мне глуповатым, поэтому я принялась осаждать Мейрелеша. Хитрый ординарец как мог уходил от моих вопросов, выдумывал несуществующие дела, прятался, а один раз даже сбежал от меня через окно библиотеки, но у меня было одно неоспоримое достоинство: я была невероятно упряма.
Сейчас мне нравится говорить, что я человек настойчивый и целеустремленный, но в детстве бабушка утверждала, что я упертая как мул. Если я что-то брала себе в голову, не было такой силы, которая бы заставила меня свернуть с пути. Как ни пытайся бедняга Мейрелеш избегнуть встречи со мной один на один, у него не было ни малейшего шанса. В конце концов я подкараулила его в саду после обеда — он собирался полежать на травке и спокойно покурить, когда я выбралась из кустов и наставила на него подобранную где-то палку. Я предложила ординарцу сделку: он отвечает на мои вопросы, а я не рассказываю деду, что он тайком заходил в его кабинет. Мейрелеш поперхнулся дымом.
— Обманывать нехорошо, — сказал он. — Я никогда не заходил в кабинет к вашему дедушке.
— Заходил. — Я улыбнулась Мейрелешу и потыкала палкой в землю рядом с ним. — Я сама видела.
Мейрелеш помолчал несколько секунд, потом затушил сигарету, сел и похлопал рукой по траве, приглашая меня сесть.
Конечно, он ничего мне не объяснил. Он просто спросил, замечала ли я что-нибудь необычное в лице моего деда.
— В лице? — переспросила я. — Нос, что ли?
Мейрелеш покачал головой.
— Борода, — сказал он. — Вам ни разу не казалось, что она необычная?
Еще бы мне не казалось! Борода моего деда была предметом моей тайной зависти. Когда я узнала, что у девочек не бывает бород, я проплакала два дня кряду. И дело было не в том, что дедова борода была какой-то особенно шелковистой и блестящей, хотя, конечно, она была и блестяща, и шелковиста. Но главное в ней был цвет. Это был самый глубокий, самый насыщенный, самый изумительный синий цвет, который я когда-либо видела. В тени борода была похожа на синюю эмаль, гладкую и неподвижную, но стоило на нее упасть лучу солнца, как по прохладной синеве рассыпались тысячи крошечных голубых искр. Когда мне было года два-три, я могла часами сидеть на коленях у деда и глядеть на его бороду. Трогать ее мне запрещали.
— Она синяя, — сказала я ординарцу Мейрелешу.
Он покивал.
— Ну и? — спросила я.
— Ну и что? — переспросил Мейрелеш.
— И что, что синяя?
Мейрелеш посмотрел на меня насмешливо.
— Ну же, барышня, — сказал он. — Вы что же, книжек не читаете?
Нет, я не была дурочкой. Для своих лет я была даже довольно смышленой. И конечно же, я уже читала «Сказки матушки Гусыни» и прекрасно знала историю про Синюю Бороду. Но мне и в голову не приходило, что она имеет какое-то отношение к моему деду! В конце концов, у меня тоже была красная накидка с капюшончиком, но это же не означало, что в лесу меня ждет Серый Волк!
— Дурак! — крикнула я ординарцу Мейрелешу, вскакивая на ноги. — Дурак и врун! Я скажу про тебя деду!
Мейрелеш пожал плечами и снова улегся на траву. Я хотела стукнуть его моей палкой, но почему-то передумала.
После этого разговора все встало на свои места — и страх прислуги, и таинственный кабинет, в который никому нельзя было заходить. К тому же моя бабушка была не то пятой, не то шестой дедовой женой.
— А все остальные куда делись? — спросила как-то я.
— Умерли, — ответила бабушка. Она сидела у зеркала и расчесывала густые светлые волосы.
— От чего?
— Кто от чего. — Бабушка заплела волосы в косу и перекинула косу себе на грудь. Вот так, в длинной ночной сорочке с кружевами и с косой на груди, она казалась невероятно молодой, красивой и какой-то очень беззащитной. — Кто от чего, — повторила она, целуя меня в лоб.
Я подхожу к бабушкиному зеркалу. Вот тут она сидела, расчесывая волосы. Провожу пальцем по туалетному столику. Ни пылинки. Поверенный деда сказал, что все эти годы в доме поддерживался порядок, заведенный еще при деде. Похоже, так оно и есть.
Тогда, пятнадцать лет назад, я сумела достать ключ от кабинета деда. Это оказалось не очень сложно: дед всегда носил его в кармане жилета на цепочке. Я просто вытащила его, когда однажды зимой дед уснул в библиотеке.
В кабинете стоял непроницаемый мрак и было очень холодно — видимо, дед никогда здесь не топил. Я сделала шаг, выставив перед собой руки, чтобы ни во что не врезаться, но все равно врезалась и больно ушибла локоть. Раздался звон разбитого стекла, в воздухе резко запахло какой-то химией, а в коридоре послышались чьи-то шаги. «Дедушка проснулся!» — в ужасе подумала я и выскочила из кабинета. За дверью никого не было. Я сбежала по лестнице и заглянула в библиотеку. Дед спал в кресле в той же позе, в которой я его оставила, и уютно похрапывал. Стараясь не дышать, я сунула ключ от кабинета к нему в карман и на цыпочках вышла из библиотеки.
— Армандина, дорогая, — спросил за ужином дед извиняющимся тоном, — вы случайно не заходили сегодня ко мне в кабинет?
Бабушка покачала головой.
