Помню, как это было здорово — смеяться сразу двумя ртами от двух совершенно одинаковых безудержных радостей, охвативших оба моих существа одновременно. Происходящее было внове для обеих моих половин, но совершенно естественно для меня, потому что я — тот, кто только так и живет, если уж посчастливится родиться.
— На твоем месте, сэр Мелифаро, я бы постарался поскорее от нас избавиться, — мягко сказал сэр Джуффин Халли. — Ты теперь, пожалуй, не заскучаешь, а у нас на Темной Стороне встреча назначена.
Сейчас его давешняя инструкция казалась мне не только простым и понятным, но и совершенно естественным делом. Обнять путешественников, добравшихся до границы — не разных Миров, но взаимоисключающих концепций мировосприятия, это я сейчас понимал так же ясно, как собственную роль в этой восхитительной игре — запомнить вкус и смысл прикосновения, отпустить своих спутников, почти забыть об их существовании, но ни на миг не упускать из виду, потому что, если уж путешествие на изнанку реальности затевается в присутствии Стража, проследить за порядком — его долг и одно из величайших удовольствий; для Стража вообще всякое действие, включая вдохи и выдохи, — неописуемое, неповторимое, бесценное удовольствие, просто потому что мне очень нравится
Потом они ушли, а мы остались.
Все происходившее было совершенно естественно для меня; в то же время в моем распоряжении находились воспоминания, представления, ожидания и внутренние логики обеих моих половин. Поэтому я вполне осознавал, что мои нынешние возможности значительно превосходят то, что считали своим пределом эти двое. Для сэра Мелифаро наиболее удивительной оказалась способность присутствовать при великом множестве разнообразных событий одновременно, для Ахума Набана Дуана Ганабака — внезапное понимание, что события эти можно как-то оценивать и (теоретически) влиять на их ход своей волей. Оба они были совершенно ошеломлены столь фундаментальными переменами и в то же время принимали произошедшее как нечто совершенно естественное и даже обязательное, потому что невозможно относиться к подобным вещам как-то иначе, будучи мной.
«Теперь понятно, ради кого я всю жизнь так выпендриваюсь», — весело думал я той частью сознания, которая принадлежала сэру Мелифаро. «Теперь я знаю, ради кого так ненасытно смотрю по сторонам, так внимательно слушаю, так жадно запоминаю», — восхищенно вторил ему Ахум Набан Дуан Ганабак. Эти размышления, разумеется, совершенно не мешали им наблюдать восход изумрудно-зеленого солнца над Шарихейской пустныей, танцевальную вечеринку в честь третьего восьмисотлетия самого молодого из поэтов династии Йурн, отражения восьмиугольной рыночной площади в зеркальных небесах Лейна, светлый изурр файонского Штарха, следы босых ног на песке бесконечно длинного безлюдного пляжа, цветение невидимого дерева цокк, приснившегося восьмилетней девочке в самом начале простуды, семнадцатое пение лямской арсы, безмятежную улыбку Шурфа Лонли-Локли, обласканного густым сияющим ветром Темной Стороны, и азартный блеск в глазах его спутника, уже начавшего читать заклинание Призыва, — я хочу сказать, что сэр Мелифаро превосходно справлялся с возложенной на него задачей, ни на миг не выпускал из виду своих коллег и был готов прийти на помощь, если вдруг понадобится.
Но им, конечно, не понадобилось. Изловить бывшего Старшего Магистра Ордена Решеток и Зеркал Хамбару Гаттона, попавшего на Темную Сторону всего-то девятнадцатый раз в жизни, было пустяковой задачей для Джуффина Халли, который так давно привык считать изнанку Мира своей личной территорией, что почти не верил себе, рассказывая о временах, когда был испуганным новичком. В одиночку он мог бы отправиться на Темную Сторону не только без Стража, но и без ритуальных скитаний по подземным коридорам, взять там свою законную добычу и вернуться в кабинет прежде, чем остынет заказанная перед уходом камра.
С его точки зрения, охота на Хамбару Гаттона была наименее важным из намеченных на сегодня дел. Он давно ждал подходящего случая, чтобы отвести на границу еще не подозревающего о своем предназначении Стража и заодно дать заслуженную передышку Шурфу Лонли- Локли, который в ту пору только на Темной Стороне обретал радость и полноту бытия. Словом, нелепый побег Хамбары Гаттона на Темную Сторону, по мнению сэра Джуффина Халли, практически полностью искупал его вину. Без него пришлось бы ждать еще Магистры знают сколько, а тут все так удачно сложилось.
Когда захмелевший от азарта Кеттарийский Охотник по прозвищу Чиффа оглушительно заорал: «Мелифаро!» — вечеринка в честь дня рождения юного Йурн была в самом разгаре, а рыночная площадь Лейна, напротив, опустела, файонский Штарх спрятал свою изурр, а простуженной девочке стал сниться белый кот, свернувшийся клубком на старом ротанговом стуле; все это, впрочем, совершенно не помешало мне исполнить свой долг, изменить положение вещей таким образом, что Джуффин Халли, Шурф Лонли-Локли и их печальный пленник оказались рядом с сэром Мелифаро, Ахум Набан Дуан Ганабак открыл глаза и обнаружил под своими ногами чужое желтое небо; что же касается меня, я, разумеется, не исчез, не перестал быть, а просто погрузился в сон, вернее, в два сновидения одновременно. Справа и сверху был сон про сэра Мелифаро, теплый на ощупь, соленый на вкус и тяжелый, как меховое одеяло; слева и снизу — сон про Ахума Набана Дуана Ганабака, невесомый, влажный, сладковатый, прохладный, газированный, как Просекко Венето, которого никто из этих двоих пока не пробовал, ну да какие их годы, успеют еще.
На этом я, пожалуй, умолкну, чтобы не запутать вас окончательно, и снова передам слово сэру Мелифаро. Общеизвестно, что история должна помещаться в рассказчика, в противном случае повествование будет безнадежно испорчено, но мало кто понимает, что и рассказчик должен помещаться в собственную историю: когда она ему слишком тесна, смыслу несдобровать; я стараюсь по мере возможности соблюдать это правило.
Законы драматургии, о которых я, впрочем, знаю только из краем уха услышанной лекции о сентиментальных романах эпохи правления вурдалаков Клакков, требуют, чтобы я сказал, будто был глубоко потрясен случившимся, ошеломлен, разгромлен, сметен с лица земли и так далее. Но это неправда. Перефразируя давешнюю метафору шефа, можно спросить: вы когда-нибудь видели рыбу, потрясенную фактом существования моря и собственной способностью в нем плавать?
Вот и я не видел.
Сэр Джуффин однажды пошутил — дескать, будь его воля, никогда не стал бы связываться со Стражами. Других новичков учить одно удовольствие, ходят потом растерянные, оглушенные хитроумным устройством Вселенной и своим удивительным местом в ней, и смешно до упаду, и трогательно, и поучительно за ними наблюдать. А с нашим братом никаких развлечений, разве только в первый раз, в самом начале, какая-то доля секунды буквально — скудный улов.
И от меня в этом смысле было немного толку. Я встряхнулся, как искупавшийся пес, сошел наконец с места, где так долго стоял как приклеенный, приветствовал своих коллег и с любопытством уставился на их пленника. Каюсь, больше всего на свете мне в тот момент хотелось спросить его, с какой стати он, человек с превосходным вкусом и, судя по всему, немалыми средствами, так нелепо вырядился в этот роковой для себя день. Но в последний момент решил, что заводить разговор об одежде сейчас бестактно.
— Ну что, я был прав, когда говорил, что быть Стражем — счастливое предназначение? — Сэр Джуффин улыбался столь ослепительно, что его вполне можно было использовать вместо грибного светильника.
Я молча кивнул. Так неразговорчив, как в те минуты, я, пожалуй, никогда в жизни не был. Никак не мог снова освоиться с необходимостью говорить вслух; потом-то я научился мгновенно переключаться в несовершенный, но единственно возможный, когда имеешь дело с людьми, которые не являются неотъемлемой частью тебя, режим общения
Впрочем, шеф оставался блестящим исключением из этого правила. По крайней мере, меня он читал как открытую книгу. И всегда умел выбирать интересные страницы.
— Ответ на вопрос, который ты еще не сформулировал, но непременно скоро задашь, — конечно да, — сказал он. — Тебе не просто можно, а совершенно необходимо
