– Потому что станет вопрос о бесплодности нашего пребывания в Комитете! – вывешивал палец Пумпянский.
– Это особенно опасно при отзовистской кампании, которую ведут большевики против Рабочей группы!
– Это подрывает значение того классового оружия, которым должна быть группа!
А ведь верно помнил Козьма, как он ещё прошлой осенью по заводу легко носился, по лестнице взбегал через ступеньку. А за этим вот столом посидел-посидел – и как огруз или как прирос, как стал расти из пола заодно со стулом, коренаст по-пнёвому. Рос – а встать не мог. Расправиться больно хотелось, а лишь потянуться мог от плеч назад, позадь себя.
То ль – запели они его, заворожили.
– Не надо убаюкиваться, Антоныч. Общаясь с гучковцами, не забывайте, что это – испытанные вожди боевых организаций капитала.
– Ловят нас, Антоныч, на “единении народа”, а превращают его в единение крупно-промышленного капитала с властью.
Да, что-й-то худо складывалось для Рабочей группы. Что-й-то опять они как бы не в западне. А ведь до чего Александр Иваныч добёр держался!
– На самом деле не они нас, а мы их должны проверять! – так-таки и колол по худшей догадке Аницетович.
– Даже нет уверенности, что узкие задачи технической обороны они решают в интересах страны!
– Да наверняка против страны! – не уступал, вполне соглашаясь, Моисеевич.
У-у-у. Ну, влип Козьма.
Губа его верхняя детски была поднята, рассыпались мытые гладкие свободные волосы, а глаза – на учителей просительно.
– Разве дело сводится только к внешней опасности? – взмахивал Гутовский чёрными локтями, как взлетая.
– Разве дело сводится только к военному разгрому? – грозно прочерчивал и Пумпянский пальцем из чёрного рукава.
– А хищный замысел отторгнуть Галицию?
– А подавление Польши?
– А константинопольские аппетиты?
– А антисемитская погромная политика?
– И это всё – оборона?
– А преступный замысел с жёлтым трудом?
– Беспокойных рабочих – в окопы, а на заводы – китайцев?
– И – конец революционному движению!
Одурачили-таки Козьму Гвоздева хитрющие буржуи.
А отчего китайцам и не дать работать? Это ж будет, вроде, этот, интернационализм?
– Э, нет! Э, нет! Допустить, чтобы корыстный промышленный класс ещё более нечеловечески эксплуатировал китайцев?
– Не оставить китайцев без защиты – именно наша первейшая интернациональная задача!
– Законтрактованный жёлтый труд – это откровенная работорговля!
– Вот почему питерский пролетариат не может их допустить в столицу!
И тут распахнулась дверь – и порывом вошёл – не сам кровавый Коновалов или Рябушинский, нет, – но инженер Ободовский из военно-технического комитета.
Достойный подсобник тех капиталистов.
Или недостойный пособник.
Вошёл – как с бега, в пальто без шапки, всегда он торопился, и лицо как будто рассеянное, а глаза острые.
Рассеянное – на меньшевицких секретарей, а острое – на Козьму.
А сзади – ещё какой-то чёрный, неуклюжий, большой, в кожаной куртке технического состава.
– Инженер Дмитриев! – поспешно представил его Ободовский, сам прошагнув сколько было пространства до гвоздёвского стола, и здоровался с Козьмой.
И ведь до чего Козьма прирос – от стула, от пола не оторвёшься. С Ободовским поздоровался, а уж к Дмитриеву не шагнуть. И тот издали.
А Гутовский и Пумпянский поставили локти в защитное положение, не здороваясь.
Ободовский торопился, не садился.
– Кузьма Антоныч! У меня к вам… – порывался, сильно озабоченный. Но повёл глазами на встрепенувшихся, развернувшихся меньшевиков – и уже с тенью уклончивости: – Мне бы с вами… поговорить.
Но что за секреты?
Но с какой задней империалистической мыслью?
– Пожалуйста!
– Пожалуйста! – показывали ему и на стул настороженные бойкие.
А Козьма с приподнятой губой и бровками, на губе всё сбрито и брови короткие, выражал глазами светло-сенными, что и рад бы встать, выйти поговорить, – да как же, если растёшь? Со всеми корнями не вырваться.
– А чем могу, Пётр Акимыч? – И тут же поосторожней, строже: – А что случилось?
Ободовский – не садясь, рассчитывая к делу сразу:
– На Обуховском задерживается выход траншейной пушки, без которой льёт лишнюю кровь наша пехота, могла бы поберечь. Помогите уговорить мастерские, занятые этим заказом, выполнять сверхурочные и воскресные. И удержать их от возможной на этих днях забастовки. Нельзя ли для этого собрать заводскую комиссию?
Заводские комиссии были легальные, от Рабочей группы, организации по заводам. Формально – да, для помощи оборонным заказам. Но…
– Но не может рабочий класс, забыв свои классовые интересы, обратить заводские комиссии против самого себя.
– Это будет ошибочное направление, господин Ободовский.
– Хотя, пожалуйста, давайте обсудим всесторонне. – Ещё удобней уселись, развернулись, приготовились оба.
Этого “Газа”, ещё юнцом, знал Ободовский по Сибири Пятого года: он был из главных крикунов в сибирском социал-демократическом союзе и добивался непременно вооружённого восстания. А потом обкатался, много меньшевицкой бумаги извёл, и был советчик социал-демократической фракции Думы, а вот теперь и здесь. С такими забияками Ободовский и в Пятом году в Иркутске время не тратил, а уж теперь-то!
– Господа, – повёл он головой как от оводов. – Я, простите, не журналист. А вы не знаете ни допусков литья, ни режимов резанья – о чём нам говорить?
И смотрел горячо – на Гвоздева.
А Гвоздев отзывался сенными глазами, он – рад бы помочь, он и потянулся плечьми – нет, всё держит, всё связано.
А советчики-меньшевики быстро метали и за собой же заметали:
– Не сочтите нас, господин Ободовский, сторонниками консервативного стачкизма под флагом словесного радикализма.
– Если вы способны усвоить нашу точку зрения, то вот она: в сегодняшних условиях стачки даже не благоприятны рабочему классу.
