инкрустированными металлом, — гаулейтер, не раздеваясь, поднялся по деревянной винтовой лестнице на второй этаж особняка. Здесь, в своем рабочем кабинете, Эрих Кох наконец мог немного расслабиться. Сильное напряжение последних дней давало себя знать. Он сбросил шинель на тумбочку у двери, молча оглядел кабинет. Было достаточно чисто, аккуратно убрано. Видимо, Марта, ожидая приезда хозяина, недавно навела порядок.
Окна были плотно зашторены, на столе лежала стопка книг и альбомов, которые привезли ему накануне из городской библиотеки, но которые он так и не успел посмотреть. Взгляд Коха остановился на миниатюрной картине в золоченой рамке, изображавшей одно из самых старых кёнигсбергских зданий — Сиротский приют у Закхаймских ворот. На высокой подставке в углу комнаты стояла бронзовая фигурка штурмовика, сжимающего знамя, — подарок, преподнесенный ему по случаю сорокапятилетия местными группами НСДАП. Со стены смотрели портреты Гинденбурга и фюрера.
Кох, слегка поморщившись, сел в глубокое кресло у письменного стола. Мысли его были далеко не веселыми. Совещание имперских руководителей и гаулейтеров в Мюнхене проходило на нервозной, истерической ноте. Геббельс в своем докладе говорил о вступлении Германии в «решающую стадию войны», о «мобилизации всех сил нации».
Из «Аналитической справки» В. Г. Ефимова
«…Гаулейтер и обер-президент, комиссар имперской обороны Восточной Пруссии, Э. Кох обладал огромной властью. Исходя из принципа фюрерства, существовавшего в нацистской Германии, гаулейтер на территории своего гау являлся, в сущности, самодержавным властителем, поскольку по закону 1934 года гаулейтер одновременно являлся и рейхсштатгальтером (наместником имперского правительства) провинции, то есть осуществлял функции как партийного, так и государственного руководителя области. Как гаулейтер и комиссар имперской обороны Э. Кох осуществлял руководство работой всех партийных организаций… возглавлял и координировал все области военной экономики, находившиеся на территории гау…»
Воспоминания Коха о прошедшем совещании перемежались с далеко не веселыми мыслями о необходимости неотложных мероприятий по обеспечению безопасности своих многочисленных коллекций, состоящих из того, что во всём цивилизованном мире принято было бы называть «награбленным». Бесценным сокровищам, с такой тщательностью собранным для Коха угодливыми помощниками и соратниками по партии, угрожала реальная опасность. Ни штандартенфюрер СС Фидлер, руководитель пожарного управления провинции и начальник пожарной школы в Метгетене, ни заместитель Коха на посту имперского комиссара Украины оберфюрер СС Даргель, являвшийся одновременно правительственным президентом одного из оккупированных польских округов, получившего немецкое название Цихенау, ни руководитель тамошнего школьного отдела правительственный директор Хабих, изрядно поднаторевшие в сборе коллекции гаулейтера, вряд ли могли предложить готовый рецепт. А ведь ценности в руках у первого человека восточнопрусской провинции сосредоточились немалые.
Последние годы принесли Коху мощную волну обогащения. Он, как и фюрер, мечтал создать собственный художественный музей, для чего внимательнейшим образом следил за деятельностью «Айнзатцштаба рейхслейтера Розенберга», занимавшегося сбором культурных ценностей на оккупированных территориях. Он постоянно был в курсе акций батальона специального назначения под командованием майора фон Кюнсберга — особенно когда стал рейхскомиссаром Украины.
Будучи уже в Киеве, Кох утвердил инструктивный документ, позволяющий от его имени конфисковывать любые произведения искусства на оккупированной немцами территории Советского Союза.
Из «Служебной директивы № 3
Айнзатцштаба штаба рейхслейтера Розенберга.
Главная рабочая группа Украины».
27 ноября 1941 года
«…Ревизия всех культурных ценностей обеспечивается путем прекращения доступа к ним населения, опечатывания основных входов и вывешивания объявления: „Конфисковано и взято под охрану по заданию рейхскомиссара Украины“…
Перечень материалов направляется главной рабочей группе, которая направляет перечни конфискованных культурных ценностей для окончательного решения их дальнейшей судьбы рейхскомиссару.
После решения рейхскомиссара рабочая группа должна позаботиться об отправке изъятых культурных ценностей в рейх…»
Особую озабоченность у Коха вызывала судьба ни с чем не сравненного Янтарного кабинета, находящегося в ведении директора всемирно известной Кенигсбергской коллекции янтаря доктора Альфреда Роде, человека своенравного и имеющего, по мнению гаулейтера, маниакальную привязанность к янтарю и изделиям из него. При встречах с Роде Кох не раз указывал ему на необходимость беречь «возвращенное достояние рейха», но читал в глазах ученого глубоко скрываемую насмешку. «Все они, эти интеллигенты, хотя и стараются доказать свою преданность фюреру, в глубине души ненавидят „старых борцов“ партии, считая нас выскочками и невеждами», — подумал Кох и вспомнил расхожую фразу Ганса Йоста[203] о том, что при слове «интеллект» его рука «тянется к спусковому крючку пистолета». Взгляд Коха упал на голубые шторки на стене слева от письменного стола. Он потянул за шнурок — шторки раздвинулись: за ними висела красочная топографическая карта провинции с бирюзовыми лентами рек и пятнами озер, ажурной сетью железных и шоссейных дорог, зелеными квадратами лесов и искусственных лесных насаждений.
Где? Где оно, то укромное место, куда в случае угрозы можно было бы упрятать на время ценную коллекцию, — вот что занимало мысли гаулейтера. О том, чтобы везти ценности в рейх, нечего было и думать. Тогда очень многое из того, что оказалось в личной собственности Коха, могло попасть в руки чиновников рейхслейтера Розенберга или того хуже — в руки сотрудников РСХА, которые особенно последнее время прибирали к рукам все мало-мальски ценное — картины, скульптуры, изделия из драгоценных камней, золота и серебра. И все под лозунгом чистоты рядов партии! Могло даже дойти до партийного суда чести, где уже не раз рассматривались дела о злоупотреблениях высших чинов аппарата НСДАП.
Кох пристально вглядывался в карту, будто в ней самой пытался найти ответ на мучающий его вопрос. Нельзя сказать, что у него не было на примете каких-либо довольно надежных объектов на территории провинции, благо Восточная Пруссия изобиловала наличием различных фортификационных сооружений, начиная с рыцарских замков и кончая построенными в последние годы многочисленными бункерами. Существовало немало удаленных от основных магистралей имений и фольварков, принадлежащих преданным партийным функционерам, которые, возможно, сочли бы за честь помочь гаулейтеру в столь пикантном деле. И все же это было совсем не то, чего хотел Кох. О месте захоронения сокровищ должны были знать только он и двое-трое самых надежных людей. Хранилище необходимо располагать в точке, не вызывающей никаких подозрений. И главное — это место должно было находиться неподалеку от самого имения. Тогда отпали бы все вопросы, связанные с обеспечением конспирации при транспортировке груза. Да и решить вопрос о захоронении можно было бы достаточно оперативно: в случае возникновения реальной угрозы прорыва противника или нанесения тяжелых бомбовых ударов по Кёнигсбергу и его окрестностям.
Кох еще раз взглянул на карту, сосредоточившись на конкретном ее квадрате, образованном градусной сеткой. Он как бы по-иному оценил район расположения Гросс Фридрихсберга. К востоку от него, менее чем в километре, проходила граница города, чуть дальше — окружное шоссе и сеть кёнигсбергских улиц. С севера территорию имения ограничивал канал Ландграбен[204] и озеро Филиппстайх[205].
Примерно в километре к западу от имения располагался большой поселок и имение Метгетен[206], кирпичный завод и старый парк. С юга примерно на таком же
